Она повернулась лицом к сцене — видел в её глазах отражения света прожекторов.

— Хочу мир во всём мире, и чтобы глаза были добрыми, — ответил я фразой своего младшего сына (он её произнёс в ответ на похожий вопрос в пятилетнем возрасте).

Изабелла вскинула брови. Её губы дрогнули, словно она в последний момент передумала улыбаться. Девчонка снова склонила голову к моему плечу — в мои ноздри вновь ринулся запах её духов.

— Какие глаза? — спросила Белла.

Я тряхнул головой — как мне показалось, решительно. Состроил серьёзную мину, поправил очки. Отметил, что Рокотов не вытягивал ноты: либо ленился, либо всё же не умел.

— Все глаза, — сказал я.

Блондинка нахмурилась. Мне почудилось: она растерялась. Отметил, что девчонка не разглядела ответ на свой вопрос в моих глазах и опять толкнула меня бюстгальтером.

— Не понимаю, — выдохнула она мне в ухо.

Я пожал плечами. Решил, что мой жест получился вполне удачным: уместным движением под звучавшую в танцевальном зале мелодию. Теперь уже я склонился к уху партнёрши.

— Не хочу в ансамбль Рокотова, — сказал я. — Быть артистом не хочу: ни эстрадным, ни каким-то другим — ни бесплатно, ни за деньги. И собственный ВИА мне тоже не нужен.

Корж отклонила голову.

— Зачем ты тогда пришёл? — спросила Белла.

Я улыбнулся.

Ответил:

— Друг попросил.

И добавил:

— А ещё: я люблю петь.

Выпустил девичью талию — развёл руки. Услышал, что голос Рокотова стих — из динамиков доносились лишь звуки музыки и едва различимое сейчас потрескивание. Я высвободился из объятий Изабеллы, наклонился к её лицу.

— Сейчас закончится песня, — сказал я. — Пойду, покажусь Сергею.

* * *

Рокотов заметил меня — жестом подозвал к себе. Мужчина с повязкой дружинника на руке в этот раз не кинулся на перехват — лишь проводил меня взглядом. Я взобрался по ступеням на сцену, одёрнул футболку. И тут же услышал выкрики из зала: «Котёнок!» Я помахал рукой собравшимся в зале девчонкам, спровоцировал новую порцию радостных воплей. Поздоровался с музыкантами. Мне почудилось, что Бурый и Веник действительно обрадовались моему появлению. Выслушал ворчание Рокота. Сергей состроил обиженную гримасу и отчитал меня за «опоздание». Но он тут же похвалил мой «клёвый» наряд и провёл короткий инструктаж. Рокот признал, что «народ» ждёт «Котёнка» в моём исполнении. Однако два «медляка» подряд признал «плохой темой» — постановил, что пока «пойдём по списку». Объявил, что следующим номером будет моя «нелюбимая» «Олимпиада-80».

— Да и прикид у тебя, Крылов, как раз под эту песню, — сказал Сергей.

Он подал сигнал ансамблю — парни подтвердили «приём».

— На счёт «три», — объявил Рокот.

Я кивнул, прошёлся по сцене (по слегка вибрировавшим от шума множества голосов доскам). Поднял над головой руки — жестом поприветствовал собравшихся в зале школьников. Шум в зале усилился. Я улыбнулся девчонкам, скандировавшим моё новое прозвище. Проверил работу микрофона (который принял из рук Рокотова, будто эстафетную палочку): извинился за опоздание. Звуки моего голоса пронеслись по залу. Пробежался взглядом по лицам смотревших мне в глаза девиц. Увидел Наташу Кравцову, Лидочку Сергееву и ещё трёх своих нынешних одноклассниц. Всё они подпрыгивали, поддавшись общему порыву; размахивали руками и выкрикивали «Котёнок!» Я прижал левую ладонь к груди (напротив сердца), метнул в танцевальный зал воздушный поцелуй. Заметил, что Рокотов начал отсчёт. Отошёл от края сцены, микрофон на стойку не вернул (она осталась около Сергея).

Зал притих — больше двух сотен пар глаз смотрели с танцплощадки в сторону сцены. Я почувствовал эти взгляды, пока запоздало проделывал дыхательное упражнение. Замер, успокоил пугливо затрепыхавшееся сердце.

Заметил, что Сергей Рокотов показал мне и музыкантам «три» — кивнул ему в ответ, улыбнулся, поправил очки.

И в тот же миг из динамиков полилась бодрая музыка.

Я прослушал вступление, поднёс микрофон к губам и запел.