— Ну, так… не зря же я отвечаю за идейно-политическое направление в нашей комсомольской организации, — ответила она.

Наташа прошла к своей куртке. Но вдруг замерла. Обернулась.

— Ты уходишь, Ваня? — спросила она. — Не останешься на банкет?

Я покачал головой.

Сказал:

— Скоро начнётся «Спокойной ночи, малыши!»

— И что с того? — поинтересовалась Кравцова.

— Не смогу уснуть, если не посмотрю на Хрюшу, — сказал я.

Развёл руками.

Наташа улыбнулась, посмотрела на часы.

— Не переживай, Крылов, увидишь ты сегодня своего Хрюшу, — сказала она. — Передача начнётся через сорок девять минут.

Я печально вздохнул.

— Так я ещё не дома…

Кравцова махнула рукой.

— Не переживай, Ваня, — сказала она. — Посмотришь на своего Хрюшу. Успеешь.

Наташа сняла с крючка куртку и подошла ко мне. Остановилась. Посмотрела в мои глаза — как во время нашего «предновогоднего» танца в девятом классе. Я почувствовал на своих губах тепло её дыхания. Память послушно воспроизвела те эмоции, что я испытывал, когда сжимал «тогда» Наташину талию. Напомнила она и о том, что в далёком прошлом я мечтал: однажды Кравцова снова посмотрит на меня «вот так».

— Ваня, раз уж время до встречи с Хрюшей ещё есть, — сказала Наташа. — Может, ты проводишь меня домой?

Около входа в школу светил одинокий фонарь: рядом с трепыхавшимся на ветру флагом. Мы с Кравцовой прошли по островку света под фонарным столбом. Наташа взяла меня под руку. Она не повисла на моей руке, как это делала Кукушкина. И не осторожничала, как Алина Волкова. Кравцова не тянула меня вперёд — подстроилась под мой шаг. Я втянул голову в плечи: ветерок холодил шею, отправлял в прогулку по моей спине стайки мурашек. Увидел, что пар изо рта пока не шёл. Да и лужицы на земле ещё не покрылись коркой льда. Но кроны берёз почти полысели. А на улице с каждым днём темнело всё раньше. Я взглянул на небо — отметил, что огни заката погасли. Поправил очки, вздохнул. Я дважды на этой неделе себе напомнил, что пора отыскать в шкафу шапку. В новой жизни, морозить уши не буду. Память подсказала, что уже в этом месяце температура опустится ниже нулевой отметки, и на землю ляжет первый снег.

Мы вышли за школьную ограду. Свернули налево — не в правую сторону, как я привык. Наташин адрес я помнил. Без лишних вопросов направился к её дому. Кравцова дважды тормошила меня вопросами — отвечал ей коротко, не ушёл в нескончаемый монолог. Мысленно отметил, что провожал Наташу впервые: «Сбылась мечта идиота». Задумался, как повернулась бы моя дальнейшая судьба, если бы Кравцова взяла меня под руку в том, в прошлом, десятом классе. Вспомнил, что убеждал себя тогда: чувства к ней «уже остыли». Я усмехнулся, представив, как вспыхнули бы эти самые «чувства», когда Принцесса прижалась бы к моему плечу — вот как сейчас. Воображение живо нарисовало сцену, в которой я ссорился с родителями из-за поездки в Первомайск. Вообразил, как бы доказывал маме, что «никак не могу» уехать из Рудогорска. Решил, что особенно весело было бы объяснять мои «сердечные мотивы» папе.

— Ваня, что тебя насмешило? — спросила Кравцова.

Я помотал головой.

— Ничего, — сказал я. — Радуюсь жизни.

Подбросил Наташе вопрос о её планах на «после десятого класса». Та ответила мне встречным вопросом. Но я не поддался на уловку — снова «отправил мяч» на Наташину территорию. Кравцова недолго изображала задумчивость. Поначалу ответила мне правильными в идейно-политическом смысле фразами. Но заметила мою ухмылку — перешла на нормальную речь. Говорила она чётко и спокойно. Я с неподдельным интересом слушал рассуждения о жизненных приоритетах воспитанной в Советском Союзе шестнадцатилетней девицы. Сравнивал их с теми, что слышал от сыновей — когда мои мальчики были в этом же «нежном» возрасте. Поддерживал Наташин разговорный запал короткими бодрыми репликами. Пришёл к выводу, что молодые люди из разных эпох отличались лишь внешней напускной шелухой. Но в глубине души испытывали одни и те же желания, лелеяли схожие мечты (в том, что касалось личной жизни).