— Я не верю, я просто знаю что говорю. Мне, откровенно говоря, безумно жаль те пять миллионов человек, которые не дождутся пуска заводов по выпуску сильнодействующих препаратов, но я им ничем помочь не могу. К сожалению, даже работай я круглосуточно, обеспечить ими больше тысяч ста человек я не в состоянии, так что пока жизнь до ста двадцати я смогла обеспечить лишь самым нужным стране людям.

— А кого ты считаешь самыми нужными? — Лаврентий Павлович постарался задать вопрос самым равнодушным тоном, но вопрос, независимо от его желания, прозвучал вкрадчиво.

— Тем, кто обеспечивает стране безопасность. Военную и, наверное даже в большей степени, экономическую. Голованов, я уверена, и до ста пятидесяти доживет, Шапошникову я пока могу лет сто гарантировать, но его я попозже тоже подтяну. Ватутин, Толбухин…

— Жуков…

— Нет, если вы имеете в виде Георгия Константиновича, мне он не нравится. А всех адмиралов Жуковых — да.

— А Иосиф Виссарионович…

— Он, вы, Пономаренко… в ЦК довольно много людей, которые действительно работают на благо страны. Так что за себя и за Сталина можете не беспокоиться: еще лет по пятьдесят творческой жизни я вам обеспечила. Но это не подарок, вы же не будете валяться на травке и разглядывать облака, радуясь жизни. Это лишь способ заставить вас принести стране пользы побольше.

— Ничего себе у тебя рассуждения!

— Профессиональная деформация, врачи вообще всех людей рассматривают как вещи. Полезные или не очень, или вообще вредные.

— Но Георгий Константинович…

— Для меня он в первую очередь — вор. Он думает лишь о собственном благе… то есть личное благо для него важнее общественного. А такой человек за это личное благо продаст всё: и друзей, и страну… и дело партии, кстати, тоже. Не задумываясь продаст, как только будет уверен, что его не постигнет наказание. Мне такие люди не нужны, стране — тем более. А прошлые его заслуги… я же его не убила.

— А могла?

— Любого человека убить очень просто. Я, как врач, могу человека убить голыми руками даже не напрягаясь. А могу немного напрячься — и человек сам себя убьет. Но ради удовольствия этим заниматься мне что-то не хочется…

— Вот в это верю. Слушай, Фея, есть люди, которые вынуждены такими вещами заниматься… без удовольствия, а потому что иначе нельзя. Ты бы не могла дать несколько уроков Паше Судоплатову и его ребятам? Мы все прекрасно знаем, что ты никогда в Кельне не была, да и чего там тебе делать-то было? Но если Павел Анатольевич вдруг захочет тоже… где-то не побывать…

— Давайте так договоримся: я в мае диплом защищу, потом с Павлом Анатольевичем мы поговорим… о музыке, например, или о литературе. У меня уровень чувствительности после того, как я умирала, совсем другой, он красоту музыки или прелесть метафор поэтических все равно не будет понимать как я, но что именно слушать или на какие речевые обороты внимание обращать, поймет.

— Ты что имеешь в виду? — с удивлением спросил Берия и… остолбенел: стоящая перед ним девушка исчезла.

— Я же говорю: мне это трудно объяснить, — раздался голос откуда-то сзади и Лаврентий Павлович, обернувшись, увидел стоящую позади него широко улыбающуюся Таню. — А если я просто покажу, все равно понятнее не будет.

— Да уж…

— Но возможно, что лет так через несколько и Павел Анатольевич сможет что-то похожее показать. Он товарищ упорный…

Весной началась массовая закладка лесополос в южных районах страны. В основном будущие леса просто «сеяли»: за предшествующую осень пионеры в основном и комсомольцы в меньшей степени собрали просто огромное количество желудей, семян вязов и кленов. А в колхозах стали еще с марта готовить «рассаду»: в домах колхозники (главным образом снова пионеры) в банках укореняли ветки тополей. А самым массовым растением, заготавливаемым для будущих лесополос, стала арония мичуринская. Понятно, что пионеры не знали, почему любая веточка этой самой аронии, если на ней хотя бы пара почек сохранилась, корни пускала в банке уже через неделю — но выпущенные отдельной брошюрой «рекомендации по укоренению древесно-кустистой растительности» точно исполняли и таблетки «корнероста» в банки честно бросали. Ну а то, что попутно готовили рассаду разных кустов для домашних огородов… для страны и это было полезно.

Еще довольно много «рассады» — то есть уже небольших деревьев — везли из лесов нечерноземных областей, но их сажали лишь там, где уже «появилась вода». А появилась она там, где успели проложить водопроводы (главным образом из глиняных труб), в которые воду из ближайших водоемов закачивали ветряки.

Товарищ Струмилин все же смог изыскать в госбюджете довольно приличные суммы, так что за лесопосадки колхозникам платили очень даже прилично, иногда в деньгах они получали даже больше, чем за основную работу в колхозах. Но пока основная часть этой огромной работы держалась на энтузиазме молодежи.