— А вот что еще было отмечено, так она своих пациентов всегда доводит до здорового состояния не только физически, но и морально. Даже если человеку руку или ногу ампутировали, или даже… еще что-нибудь, она объясняет, причем так объясняет, что человек ей начинает полностью верить, что это, конечно, неприятно, но… ты не поверишь, что это — временно! И что раз уж голову ампутировать не пришлось, то все остальное будет у человека хорошо. И вот все это вместе меня… нет, не настораживает, а оставляет в глубочайшем недоумении: с одной стороны она вроде как безжалостная… ладно, а с другой — эталон заботливости. Так что для себя я решил считать так: если человек — мерзавец, ну, хотя бы с ее точки зрения, то она такого убьет и не поморщится. А если человек… даже то чтобы хороший, а просто не мерзавец — то для такого она готова все сделать, чтобы ему жилось хорошо. Николай Нилович несколько раз отмечал, что девочка специально для отдельных товарищей готовила какие-то свои эликсиры, она их называет «зелья здоровья». И предупреждала товарища Бурденко, что эти эликсиры сделаны «под болячки конкретного человека» и для других не подходят. Шапошников после них на глазах расцвел, Толбухин, говорят, тоже гоголем ходит…

— Она что, знакома с Шапошниковым и с Толбухиным?

— В том-то и дело, что нет. Но откуда-то узнала, что у них в медкартах записано… а уж что она за зелья варит — никто не знает. Химики-фармацевты пытались понять — безуспешно. И это при том, что она и рецептуры им передавала, и технологии. Но заранее и предупреждала, что у них все равно ничего не выйдет. Ту же тормозуху фармацевты вместе с ней в ее лаборатории делали, рядом стоя и все ингредиенты из одних и тех же банок с коробками беря. Так ее тормозуха работает, а то, что у фармацевтов вышло — нет.

— То есть она все же пользу для страны приносит, просто пока не может другим рассказать как это делает.

— Примерно так. А насчет Коврова сорок третьего… я уверен, я убежден, что она в состоянии убить любого человека, который ей не понравится, и никто не поймет как она это сделала. Но, на наше с тобой счастье, она считает, что мы людям пользу приносим… или, по крайней мере, приносим пользы больше чем вреда. Честно скажу: я поначалу ее довольно сильно боялся, а теперь перестал. Знаю, что мне… нам вреда она не нанесет. А если понадобится ее помощь — мы на нее можем рассчитывать даже тогда, когда рассчитывать уже не на кого…

Обдумав все, Иосиф Виссарионович пришел к удивившему его самого выводу: девочку бояться не надо. Просто потому, что если она его захочет убить — она это сделает, но раз она его не убивает, а лечит — то скорее всего убивать его и не собирается. Так что вечером он поудобнее устроился в кресле. Сев так, чтобы видеть и закрытое тяжелой шторой окно, и дверь в кабинет: ему вдруг стало интересно понять, как она войдет, минуя охрану. И просидел так довольно долго — но никто в окно не залезал и в дверь не входил. Просто вдруг сзади, с дивана, донесся знакомый голос:

— Вы меня ждете или чем-то заняты?

Сталин вздрогнул и повернулся: девушка со снежно-белыми волосами сидела на диване и смотрела на него веселыми глазами.

— Как… как вы тут оказались?

— Я же предупредила, что приду, у меня есть определенные навыки, позволяющие войти туда, куда мне надо. А сегодня мне действительно надо было сюда зайти: все же вы лишь остановились возле могилы, а мне надо вас оттуда увести достаточно далеко. Как голова, больше не болит?

— Спасибо, хорошо.

— Вот и отлично. Дайте-ка, я посмотрю на вас поближе. Как там пульс? — она почему-то дотронулась до шеи Иосифа Виссарионовича, — давление… вроде все в норме. Знаете, иногда бывает, что после регенератов давление несколько падает, но у вас, вижу, оно как у мужчины лет сорока. Но, должна предупредить, пока это всего лишь действие регенератов, а вас нужно довести до состояния полного здоровья. Вот я вам тут зелье сварила, — она откуда-то вытащила полулитровую молочную бутылку со стеклянной крышкой на защелке. — В принципе, оно и при комнатной температуре не портится, но лучше ее в прохладе держать… на подоконнике, например. Вот вам еще мерный стаканчик на пятьдесят грамм, утром как раз по такому стаканчику пейте как проснетесь.

— И это всё, что вы мне хотите сказать?

— Нет, не всё. Очень даже не всё, но пока… думаю, время какое-то у нас есть?

— Я и до утра могу легко с вами говорить…

— Значит, я где-то полчаса у вас займу. Потом пойдете спать: сон — это часть терапии. А зачем она вам сейчас необходима… Видите ли, вы, скажем, не молоды. Стариком вас тоже назвать было бы неправильно, но организм ваш сильно изношен. Позавчера инсульт случился… если я не ошибаюсь, уже не первый. Думаю, года четыре назад вы уже ощутили такое счастье.

— Ну… да.

— Первый врачи купировали медикаментозно, и у них получилось в целом неплохо. Я имею в виду, что вы живы остались, но лично я бы за такое лечение врачам руки поотрывала бы и им в задницу засунула, имбецилам недоделанным.

— А что означает это ругательство?

— Это не ругательство, а констатация факта. Имбецил — это олигофрен, но не совсем законченный. И вот ваши врачи… я неправильно, конечно, их так обозвала, но они очень многого просто не знают. Опыта у них маловато.

— А у вас, Татьяна Васильевна, опыта много?

— Зовите меня тогда просто Таня: меня при рождении так назвали.

— А в прошлый раз вы сказали, что вас зовут Тень.

— Тень — это мое официальное имя… я вам попозже все подробно расскажу, а сейчас просто времени нет, так что лучше вы про процедуру излечения послушайте. В результате плохого… нет, все же неполного излечения у вас несколько затормозилась мыслительная деятельность. Немного, но, думаю, окружающие заметили, что вы стали более раздражительным и нетерпеливым. Это — плохо, но плохо в первую очередь для вас: мозг ночью не успевает отдохнуть, вы не высыпаетесь, появляются спонтанные головные боли.