– Как бы тебе объяснить? Когда мы были детьми, Патрик всегда сразу съедал пасхальное яйцо. А я мог оставить свое до дня рождения.

– Когда у тебя день рождения?

– Двадцатого июня.

– Что это за знак? Рак?

– Близнецы.

– И почему бы тебе не съесть все прямо сейчас? – Вау, я умею сказать так, чтобы прозвучало грязно.

Он убирает волосы с моего плеча:

– Патрик ужасно мне завидовал. Он приходил в мою комнату и нависал над яйцом. Каждый день спрашивал, съел ли я его. Это ужасно бесило моего братца. И родителей доводило до исступления. Даже они начинали умолять меня съесть яйцо. Когда я наконец делал это, было гораздо вкуснее от сознания того, что кто-то еще так страстно хотел сделать то же самое.

Джош на полдюйма сдвигает с плеча мое красное платье и смотрит на кожу, а потом нагибается и втягивает в себя воздух. Я ощущаю щекотное движение воздушных струек и чувствую всем нутром, какой неземной пыткой были для всех его пасхальные яйца.

– Это извращение – возбуждаться от детской истории про двух братьев, правда?

Он прижимается губами к моему плечу и смеется. От поцелуя все тело вибрирует. Я окидываю взглядом его прекрасную спальню, она залита светом, который так и не выключили. Сине-белая, как роскошная коробка от Тиффани. Подарок с ленточкой. Комната, в которой я хотела бы провести не один день. Комната, из которой мне, вероятно, вообще не захочется выходить.

– Ты съедал его, откусывая по кусочку, или выбирал день и заглатывал целиком?

– Полагаю, ты это узнаешь. Со временем.

Джош берет ключи и стоит, позвякивая ими, пока я надеваю пальто. В лифте мы не прикасаемся друг к другу. Он безмолвно провожает меня на улицу до моей машины.

– Пока. Спасибо за чай. – Меня охватывает стыд. Вела себя как чокнутая. Почему я могу быть нормальной с такими парнями, как Дэнни, но с Джошем вечно начинаю придуриваться? Что-то твердое впивается в руку. О черт, я все еще держу в ней модельку. – Я чудачка. – Закрываю лицо руками, маленькие колесики крутятся у щеки.

– Да. – Джош тихо веселится.

– Прости.

– Оставь себе. Это подарок.

Вот она – первая вещь, которую Джош мне подарил, кроме роз. Я загордилась, аж слов нет, и заново изучаю модельку. На днище нацарапаны инициалы «ДТ».

– Это детское сокровище? С виду она старая. – Не думаю, что отдам ее, даже если Джош вдруг переменит решение.

– Может быть, она положит начало твоей новой коллекции. Думаю, я совершил нечто значительное для нас обоих. Мы соблюдали перемирие. На протяжении целой серии фильма.

– Ты хорошо умеешь держать за руку.

– Вероятно, я не слишком хорош во многих других вещах, но постараюсь исправиться, – говорит он.

Очень странно слышать такое, и я чувствую, что в разделяющей нас стене появляется новая трещина.

– Ну что ж, спасибо. Увидимся завтра.

– Нет, не увидимся. Я взял отгул.

Никогда еще Джош не брал отгулов.

– Займешься чем-нибудь особенным? – Я смотрю на окна его квартиры, и меня накрывает волной одиночества.

– У меня назначена встреча.

Только я подумала, что остановила верчение этого калейдоскопа странных чувств, как волшебная трубочка опять поворачивается и преподносит мне новый сюрприз. Такое ощущение, будто мне сообщили, что Рождество отменяется. Не будет Джоша, сидящего, как обычно, напротив меня? Приходится закусить губу, чтобы немного успокоиться.

«Пожалуйста! – умоляющим тоном обращаюсь к самой себе. – Прошу тебя, возненавидь Джоша снова! Это слишком тяжело».

– Ты ведь не будешь скучать по мне, а? Проведешь вторник наедине с собой. – Он дотрагивается до маленькой игрушечной машинки у меня в руке и тихонько крутит колесики.

Я стараюсь принять равнодушный вид, но Джош, вероятно, видит меня насквозь.

– Скучать по тебе? Мне будет скучно не видеть твоего милого лица, не больше.

Надеюсь, эти слова приземлились где-то в области слабого сарказма. Я запихиваю свое трепещущее тело в машину. Джош барабанит по стеклу, чтобы я не забыла заблокировать дверцу. Ключ вставляется в замок зажигания не с первой попытки.

В зеркале заднего вида отражается неподвижно стоящий Джош, постепенно он превращается в мелкое пятнышко, в одного из миллионов людей, но я не могу оторвать от него взгляд, пока он не исчезает вовсе.

Придя домой, продолжаю сжимать в руке его машинку.

Я сижу за своим столом, веки сухие и напряженные, и смотрю на пустое кресло Джоша. В кабинете холодно. Тихо. Профессиональное убежище. Обитатели любого из отделов этажом ниже пошли бы на убийство ради такой тишины.

Джош должен сидеть напротив меня, предположительно в рубашке с бело-серыми полосками. Он держал бы в руке калькулятор, нажимал кнопки, хмурился, снова давил на клавиши.