– Ой, да ладно! – взорвался я.

– Посмотрим на результат лечения, и если он будет положительным, то, возможно, я сниму гриф «Секретно» с этой истории, – подытожила Никтея, игнорируя мое возмущение.

Бесполезно. Все равно что стучать головой в глухую стену.

– Мне нужен Неофрон. Не подскажешь, где его найти? Его телефон вне зоны сети.

– Взял отпуск, так что понятия не имею, где он, – ровно ответила Ники и снова взялась за салат. – А зачем он тебе?

«Выяснить, как он нашел Диомедею в Египте, и всадить ему кулак в живот, если окажется не сильно разговорчивым».

Но Неофрона я так и не нашел. Его не было ни на тренировочной базе, ни в одном из заведений Уайдбека, и никто понятия не имел, куда он подевался.

* * *

Потянулись долгие, монотонные дни. Все похожие один на другой, как два крыла одной птицы. Меня не покидало ощущение, что девушка с глазами цвета предгрозового неба вложила мне в грудную клетку бомбу замедленного действия, чью тяжесть я постоянно ощущал с момента нашего расставания. Каждое чертово утро начиналось с мыслей о ней, каждый проклятый день заканчивался мыслями о ней, каждая невыносимая ночь не прибавляла ни сил, ни уверенности в том, что я все сделал правильно. Наоборот, меня не покидали навязчивые мысли о том, что было бы, останься я там еще на день или хотя бы на несколько часов. Что бы она сказала, проснувшись и увидев, что я все еще нахожусь в ее комнате? Что бы я сказал ей? Сколько секунд ей потребовалось бы, чтобы убедить меня в том, что в моей жизни нет и не было ничего более важного, чем принадлежать ей?

Я пытался забыться в работе. Приезжал в госпиталь рано утром и уходил тогда, когда на парковке не оставалось никаких других машин, кроме моей. Потом ехал домой и остаток вечера просиживал за ноутбуком с запущенной программой слежения. Маячок каким-то непостижимым образом все еще был на Лике. Она должна была давно выбросить этот клочок бумаги – ведь для нее это всего лишь клочок бумаги, на котором я когда-то нацарапал ей пару строк. Но она не только не выбросила его, но и стала носить с собой. Маячок перемещался по городу, и я следил за ним, как зачарованный. Голос рассудка требовал, чтобы я исключил его из системы слежения и прекратил эту муку. Но, ей-богу, мне было проще отрубить себе руку, чем лишиться последней возможности видеть, что она каждую ночь возвращается домой и с ней все в порядке. Меня сводила с ума мысль, что Лика снова может попасть в беду. Что Вано мог быть не единственным ублюдком, у которого были претензии к ее гребаному брату, а значит – и к ней. Более того, ублюдками мне теперь казались все ее потенциальные ухажеры. Теперь я узнал, что такое ревность. Когда Кор в деталях рассказывал мне об этом чувстве, я с трудом верил. Теперь же готов был сам передушить всех парней, реальных и воображаемых, которые подходят к ней ближе чем на метр. И тем более тех, кто прикасается к ней. Этих я готов душить с особенным упоением.

Теперь я уже не пытался разобраться в том, чьи чувства переполняют меня – мои ли или все это остаточные реакции мозга Феликса. Теперь меня больше интересовало, как избавиться от этого «наследства», как перестать думать о ней, как унять в голове все эти голоса, на разные лады повторяющие ее гладкое, холодное, блестящее, как лезвие ножа, имя. Еще никогда я не жаждал тишины так сильно.

Альцедо обещал привезти новую партию силентиума сразу же, как только та сойдет с конвейера, и только это обещание держало меня на плаву.

* * *

Я открыл дверь, и в квартиру, источая аромат Miss Dior, держа металлический чемодан в одной руке и стаканчик дымящегося латте в другой, впорхнул Альцедо.

– Принес?

– Ты как нарк, который наконец выцепил дилера в переулке.

Он и представить не может, как близок к истине.

– Прижало? – спрашивает Альцедо, внимательно всматриваясь в мое лицо.

Вместо ответа я начинаю молча закатывать рубашку выше локтя. «Прижало», – это слово только очень приблизительно описывает то, что я чувствую; это слово – всего лишь жалкий намек на истинное положение вещей. Альцедо швыряет в угол куртку, кладет на стол металлический бокс и откидывает крышку. Чемодан доверху забит ровными рядами ампул с красной жидкостью.

– А теперь слушай сюда. Могут быть ощутимые побочные эффекты со стороны центральной нервной системы: самые вероятные – сонливость, головокружение, нечеткость зрения и головная боль.

– Ерунда, – говорю я, пересчитывая ампулы и прикидывая, на сколько дней хватит этого богатства.

– Это не все. Нервозность, возбужденность или, наоборот, заторможенность, необычная усталость или слабость…

Я улыбаюсь. Этого добра у меня и так навалом. Альцедо достает из бокса ампулу, встряхивает ее и продолжает: