Когда мы выгорим, высохнем, станем пустыми и ломкими, как тростник,Ты будешь врать мне, что я все еще красива. А я буду верить, черт с ним.Когда уголь станет золой, иссякнет сангрия, остынет вишневый пирог,Мы сядем в саду и будем смотреть, как вскрывают деревянный порогЛегионы молодых кленов, как ветшает наш дом остовом затонувшего корабля,Как внуки топают по дорожкам с карманами, полными миндаля…Когда праправнуки оборвут последние фонарики физалиса в цветнике,Мы с тобой станем легче линий на пальцах, тоньше кости на виске.С нас сойдут все оболочки, одна за другой, останется одноОстекленелое, сочащееся на срезе сиянием, нервное волокно,Прошитое насквозь корнями древ, укрытое дерном – теплейшим из одеял.И я-волокно, я-нерв все еще буду помнить, как ты меня обнимал…Когда рухнет последний столетний клен, с юга на север, а может быть,С востока на запад здесь ляжет дорога: ухабы-столбы…Дорогу, извиваясь, пересечет другая, потом еще одна, и еще одна.Паук-перекресток будет плести паутину из асфальта и железнодорожного полотна,Пока однажды утром солнце ошарашено не упрется лбомВ здание вокзала, а оно будет, как водится, с голубями да с витражным стеклом.Когда здесь будут прощаться, встречаться, греть сумочки на коленях, как щенят,Пить водку и кофе с цикорием, мять носовые платки, когда будут менятьСим-карты, валюту, билеты, жизнь – одну на другую, – мы с тобойБудем слушать песню колес (чем не сердца стук?)… А когда, бог ты мой,Кто-то придумает воздушные поезда, воздушные колеи, воздушный порт, —Наш вокзал растерзают бурьян и терновник – до самых костей и аорт…И когда еще каких-нибудь мру вечностей спустя, когда ГольфстримСтанет горной рекой, Гималаи уйдут под воду, а Луна расколется на куски…Когда на то самое место, где наша дочь тру вечностей назад рисовала мелом кота, —Примяв бруснику, опустится инопланетное судно… И даже тогда,Когда на теплую обшивку корабля слетятся погреться земные жуки, —Я буду с тобой рядам, ты только представь, на расстоянии вытянутой руки.

Наткнулась на это стихотворение в том самом сборнике русской поэзии, который читала в день прибытия в Аквароссу, и оно потрясло меня до глубины души. А когда я вернулась в свое тело, то вдруг обнаружила, что наконец понимаю, о чем оно. Инсанья вошла в меня, как стрела, и теперь растила крылья на моей спине.

Утром ни свет ни заря приехали вы с родителями, но я и двух слов не могла связать от волнения за Неофрона, от всей этой агонии чувств и мыслей.

Родное тело не успело заработать атрофию. Уже утром я смогла встать, попросила плотный завтрак и одежду. Я собиралась дождаться Неофрона и выглядеть подобающим образом, когда он приедет.

Но… он не навестил меня. Помню, как я обрывала провода Никтее, пытаясь выяснить, что с ним. Она убедила меня, что волноваться не о чем, что Неофрон уже в Швейцарии, и посоветовала побольше отдыхать. Побольше отдыхать! Пока меня мололо на части от всей этой боли вперемешку с блаженством.

Я была уверена, что Нео вернулся в Аквароссу, но оказалось, он взял отпуск и никто не в курсе, где он. Вообще никто. Только через несколько дней меня озарило, кто сможет мне помочь: я рванула в Аквароссу и нашла Асио – его друга и правую руку. Асио знал, где он, но не спешил докладывать мне.

Немыслимо! Я – дочь Анджело Фальконе-Санторо – не могла выяснить, где человек, который работает на меня! Окей, не на меня, а на родителей, но к черту нюансы! Силовики вообще подчинялись только Никтее и больше никому. Мои требования имели не больше веса, чем жужжание насекомого, влетевшего в форточку!

Когда мне стало ясно, что прессинг и мольбы бессмысленны, я просто рухнула к ногам Асио и разревелась. От бессилия, от отчаяния, от страшной тоски по человеку, которого хотела видеть сию же минуту.

И вот тогда он сдался.

– Он в Парадизо, я напишу тебе его адрес.

– Со своей девушкой?

– Нет. Рошель здесь, в Аквароссе.

Рошель. Француженка? Ох, я тут же возненавидела Францию и всех французов вместе взятых. Как посмела эта нация произвести женщину, как две капли воды похожую на меня?! Ни стыда ни совести.

Я уже бежала к машине, зажав в руке клочок бумаги с адресом, как вдруг Асио окликнул меня, быстро нагнал и сказал:

– Подумал, что тебе стоит знать. Она не просто девушка. Невеста. Венчание через три месяца, в августе.

До сих пор не понимаю, как я добралась обратно до Лугано и не разбила по дороге машину. Я почти ничего не видела от слез.

* * *

Парадизо. Один из элитных районов Лугано. Роскошные виллы, пальмы, лазурное побережье горного озера. Я отыскала дом Неофрона – большой современный коттедж у самого подножия Сан-Сальваторе. Вокруг никаких заборов и ворот, только деревья и скалистый обрыв к озеру. Абсолютно дикий, первозданный уголок природы, не нуждающийся в защите. Они с Неофроном очень подходили друг к другу. Я просто прошла по подъездной дорожке, посыпанной черным гравием, подошла к дому и позвонила в дверь. За дверью послышались шаги, и в этот момент я поняла, что не знаю, что сказать ему. Что у меня вообще нет слов.

Дверь открылась, и… да что там слова – у меня пропали последние зачатки речи. Мужчина, по моему скромному мнению, достойный самых нежных прикосновений, сейчас напоминал жертву землетрясения. Будто только что выполз из-под бетонного завала: лицо в кровоподтеках, разбитые кулаки, рука на перевязи, пустые-пустые глаза. И все это из-за меня. Он смотрел на меня так странно, как будто едва узнавал. Они почти взяли его там, в Саудовской Аравии…

Я шагнула к нему, обхватила руками и смогла произнести единственное слово, возникшее в моей опустевшей голове:

– Прости…

– И ты меня, – ответил он после невыносимо долгой паузы. – Я не мог сказать тебе раньше.

– Ты о чем? – спросила я, продолжая беззастенчиво цепляться за него. В памяти тут же возникла блондинка, вылезающая из небесно-голубого «феррари».

– О том, что буду вынужден уничтожить твое тело. О чем же еще.

– А-а… – Я расцепила руки и схватилась за дверной косяк, ноги могли предать меня в любой момент. – А я было подумала, что ты сожалеешь, что не сказал мне о скорой свадьбе.