Отец делает паузу и сухо кашляет в кулак. Рассказ дается ему с трудом.

– Ты попал в тело-ловушку. Провел эти четыре года в теле безумного калеки, сынок. Твое сознание не могло толком функционировать в том теле, но покинуть его тоже не могло. Ты жил в заброшенном доме в окружении птиц. Неофрон нашел тебя и заговорил с тобой на латыни. Ты не смог ничего ответить, но начал плакать, когда услышал латынь. Потом Неофрон дал тебе телефон, и ты молча нажал все одиннадцать цифр Уайдбека. Больше не требовалось никаких доказательств. Неофрон увез тебя в горы и…

Я прикрываю глаза, в висках пульсирует тупая боль.

– Убил меня…

– Да. Не было смысла пытаться вывезти это тело из Цинхая. Нужно было просто освободить тебя.

Смутные картины мелькают в моей памяти – такие же неясные и ускользающие, как обрывки снов, которые пытаешься вспомнить после пробуждения. Я обнимаю орла, он большой и теплый… Я ем остатки ржаной лепешки, найденной в мусорном баке… Я брожу по горам, по тропинкам, протоптанным овцами… Человек в черном приставляет пистолет к моему виску…

– Прости, что не смогли найти тебя раньше, сынок, – вздыхает отец. – В следующий раз точно повезет больше.

– Сколько лет прошло? – спрашиваю я.

– Почти четыре года. Тебе девятнадцать.

Я откидываю голову на подушку и закрываю глаза. Четыре года. Четыре года в полном беспамятстве, вне пространства и времени. Жаль, что я согласился на успокоительное: если бы я сейчас смог плакать, мне точно стало бы легче…

* * *

Полгода ушло на физическую реабилитацию. Я буквально учился заново ходить и держать ложку. За четыре года в постели мое тело пришло в полную негодность: я вырос, но был худым, как трость, и слабым, как младенец. Однако вопреки всему я чувствовал в себе огромный резерв энергии. Я спешил жить, насладиться этим коротким отрезком времени в родном теле, восстановиться так скоро, как это только возможно. Спешил узнать обо всем, что произошло за эти четыре года, повидаться с друзьями, продолжить образование.

Альцедо исполнилось шестнадцать: мой братишка уже коротал свой первый прыжок в теле чернокожего парня из Руанды. Диомедея училась в школе десульторов. Кор мотал второй срок – на этот раз в теле фермера из Шотландии, но его я почти не видел: Кор свалил в Англию и изучал экспериментальную психологию в Оксфорде.

Эланоидес приехала навестить меня, облаченная в тело какой-то русской красотки, погибшей в автокатастрофе.

– Такое милое тельце, мне нравится… Как тебе?

– Прекрасное тельце, – отвечаю я, хотя ее тело интересует меня сейчас меньше всего. Мне просто охота поболтать с ней за тарелкой равиоли и бокалом вина, как в старые добрые времена.

– Хочешь, останусь на ночь? – невинно вопрошает Элли.

– Это ты пытаешься подбодрить меня, что ли? – смеюсь я.

– Типа того. Мне тебя ужасно жаль, маленький больной десульторчик. Который четыре года не видел женщин.

Она явно издевается надо мной и не особо скрывает это.

– Никогда не слышал ничего более возбуждающего, – фыркаю я.

Эланоидес смеется – так же громко и заразительно, как и пять лет назад, когда мы только-только познакомились. И я безмерно рад, что она все еще умеет так смеяться.

* * *

– Ты знаешь, это просто поразительно, насколько органично крылатые мальчики вписались в христианскую религию! Да ведь они – точные копии языческих купидонов, детей Афродиты! А ведь в Библии нет никаких упоминаний о крылатых детях-ангелах. Ну совсем никаких. Вот те раз! Языческое божество сует свою хитрую головку везде и всюду, глядит на нас с полотен Рафаэля и Тициана, а христиане ни сном ни духом…

Мы с сестрой сидим в домашней библиотеке, закинув на стол ноги в теплых носках.

– Тебе очень нравится искусство, да?

– Ага, – кивает Дио, наматывая прядь волос на палец. – И литература!

Боже мой, да она же совсем взрослая… Кажется, шатаясь четыре года по Тибетскому плато, я пропустил все самое интересное.

– Ох, ты должен это увидеть! Верней, послушать. Я рылась в библиотечных архивах и нашла кое-что! Старинные обеты, которые герцоги и герцогини Феррарские читали друг другу в соборе при бракосочетании… Они так не похожи на христианские обеты и, кроме того, написаны на такой зубодробительной древней латыни, что дух захватывает! Когда-нибудь я переведу все это на французский и итальянский! На китайский и русский!

Дио вскакивает и начинает порхать вдоль книжной полки, выискивая нужную книгу.

– Вот она, да, слушай! «Птицеликая, разворачивай крылья, перо к перу, как лепесток к лепестку…»

Дио стоит передо мной и громко читает клятву, которую пятьсот лет назад мой бородатый предок читал своей невесте перед алтарем. Эта тяжелая старая латынь так не вяжется с ее юным звенящим голосом.