– Даже сказки не возникают на пустом месте, Крис… Мозг такая штука… Не всегда знаешь, чего ждать от своего собственного, что уж говорить о чужом? Жить в другом теле – все равно что жить в заброшенном доме: при свете дня все спокойно, но стоит задернуть шторы, и неизвестно, какие призраки попрут наверх из подвалов и чердаков. Хочешь историю? – Альцедо подсаживается поближе, нервно сложив ладони на коленях. – Однажды, когда я все еще был в теле старика-афганца, мы с приятелями выбрались поиграть в пейнтбол. Я еще не успел толком приладить маску на лицо, но уже смекнул, что со мной что-то не так. Маска, камуфляж и оружие в руках наполнили меня какой-то панической, лютой решимостью. Я сразу смекнул, что это всего лишь остаточные, и подумал, что не стоит себя сдерживать: даже собак иногда нужно спускать с поводка. Все шло гладко, пока я ни с того ни с сего не потерял сознание на несколько секунд… А когда пришел в себя, то увидел перед собой окровавленную физиономию одного из парней. Догадайся, что случилось? Мне потом рассказали, я сам никак не мог вспомнить…

– Тело рвануло в бой?

– Да. Я рубанул друга прикладом пушки для пейнтбола. Не помню этого момента вообще, но… есть о чем подумать, правда?

– Со мной никогда не случалось ничего подобного.

– Я уверен на сто процентов, что внутри каждого из нас есть тайная комната, fra, в этой комнате – потайной шкаф, а в шкафу – тайная кнопка, при нажатии на которую можно вылететь из ботинок. И черт бы с ней, ты знать не знаешь, где эта кнопка, да вот беда: тело прекрасно помнит, где она.

Альцедо тряхнул белокурыми локонами и вскочил на ноги.

– Я не полечу с тобой в твой Киев ни за какие коврижки.

– Ну и ладно.

– Мы поедем туда на машине!

Навернуть две тысячи километров в один конец только потому, что мои остаточные реакции не дают мне спать по ночам? Иногда я поступал нерационально, но чтобы настолько? Альцедо же пребывал от затеи в полном восторге.

– Всегда хотел прокатиться по старушке Европе! Да еще и на твоей тачке, это же просто вихрь. Не успеешь глазом моргнуть, как мы будем сидеть посреди Крещатика, уплетать борщ и глушить украинскую водку. Если, конечно, останемся живы после немецкого пива, чешской бехеровки и польской медовухи…

– Это если крошке Изабелле согласятся продавать спиртное, – обламываю его я.

– О, Беллочка постарается выглядеть хоть куда! Она уже сносно прыгает на каблуках и даже раздобыла силиконовые подкладки в лифчик! Показать?!

– Боже, избавь меня от этих подробностей.

* * *

Я забросил в машину дюжину доз силентиума, коробку GPS-трекеров для окольцовки птиц, пушку с транквилизатором, сумку со всяким медицинским хламом, который я всегда предпочитал держать под рукой. Неофрон бы прослезился… Альцедо забил оставшееся пространство косметикой и дизайнерскими туфлями.

– Я модная девушка, – важно сказал он, залезая в салон.

– Я вижу.

– Я могу отличить карандаш для губ от карандаша для бровей!

– О нет…

– О да! Я могу за пять секунд отличить дезодорант от антиперспиранта, а потом выбрать такой, который не оставляет белых пятен на черном платье!

– О боги…

– А бретельки лифчика, оказывается, можно перекрещивать на спине, и тогда их не будет видно из-под одежды, ты знал?!

– Изабелла, а можно мне поговорить с братом? Что-то я давно его не слышал.

Глядя, как мой брат, профессор химии, сотрудник Исследовательского департамента Уайдбека, будущий член совета директоров, напялил лакированные туфли и хихикает, как девчонка, я впервые был готов признать, что десультор все-таки может потерять контроль над телом.

* * *

Путешествие до Киева, которое могло бы уложиться в несколько часов, заняло три дня. Впрочем, я не жалел о потраченном времени. Все, начиная с восхитительных скоростных немецких трасс и заканчивая уютными польскими городками, с улицами, мощенными брусчаткой, стоило того, чтобы быть увиденным. Каждый постоялый двор в чешской глубинке и каждый стакан в компании брата стоил потраченного времени. И только сны, которые настигали меня в гостиничных номерах, заставляли вставать затемно и снова гнать машину все дальше на восток, навстречу восходящему солнцу, без устали и промедления.

По пути из Германии в Чехию бро взялся за второе по популярности предание. Оно гласило, что десультор может почувствовать другого десультора на расстоянии. И этой байке Альцедо тоже был склонен верить.

– Это как в том сериале, который мы смотрели в детстве? – подкалываю его я. – Я Дункан Маклауд. Родился четыреста лет назад в горах Шотландии. Я один из Бессмертных!

– Хочешь верь, хочешь нет, – выпячивает губу Альцедо, – но это точно похоже на правду. Если уж птица может почуять десультора за три версты, то почему бы нам не чувствовать друг друга? Особенно если ты долго не контактировал с себе подобными и твои чувства обострились?

– Ну и как ты себе это представляешь – почувствовать другого десультора на расстоянии?

– Понятия не имею, но, клянусь, ближе к старости я свалю на необитаемый остров, а потом, когда совсем одичаю, приглашу тебя в гости, задница. Я наверняка почую твой катер за километр!

– Только глухой не услышит катер за километр.

– Заткнись, умник.

* * *

Третья самая популярная байка, о которой Альцедо размышлял остаток пути до Киева, гласила, что не стоит возвращаться в родное тело, испытывая сильные мучения. Предполагалось, что агонизирующее от боли сознание может убедить твой мозг, что травмы чужого тела – твои собственные.

– Если твое приемное тело погибнет в пожаре, то можно очнуться с ожогами на родном теле, – говорит Альцедо, постукивая пальцами по рулю. – Лихо? Я видел краем глаза кое-какие исследования, приятного там мало. У восприимчивых к боли десульторов все может закончиться плачевно.

– Истории из жизни?