— А мне типа твое позволение на это нужно?

— Нет, я знаю, что тебе не указ, но ты мне, друг, для другого необходим. Если закроют меня или… ну, мало ли, жизнь — штука такая, ты вместе с Шаповаловым уж Катьку прикрой. Чтобы хоть не напрасно все.

— Сдурел? Чё за разговоры, Боев?

Дурацкие разговоры, и самому очевидно, но что-то чует моя жопа-интуит. Подпекает ее, как в предвестии чего поганого. Может, сам себя накручиваю, но готовым надо быть к любому.

— Брось, сам знаешь, бессмертных и неуязвимых не бывает. В общем, если что со мной, моя доля в бизнесе и все, что за душой, — ей. А вы уж проследите, чтобы не обидел больше никто.

— Долбанулся ты совсем, Андрюха.

— Не-а. Влюбился. Ты накаркал, гад такой.

— На кой черт опять обои клеить? Вы же ремонт вроде капитальный забацали вот совсем недавно, — удивился я, помогая Камневу раскатывать рулон.

Он меня помогать не просил так-то, но я после работы сам увязался за ним, типа ключи запасные от своей хаты забрать, а на деле просто не знал, какого хрена стану делать дома без Катьки. Вот же чудесатая штука какая выходит. Жил я себе, не тужил, скучно — шел тренироваться или развлекаться, всегда было чем лишнее время убить. А сейчас ощущаю себя как подвешенным за обнаженные нервы, качаюсь туда-сюда бесполезно, приткнуть себя некуда. Не жрется, не пьется, не дышится. Что же ты сотворила с беззаботным Андрюхой Боевым за считанные дни, а, Катюха-беда? Незаметненько так разобрала до последнего винтика, а и так же запросто, безболезненно собрала обратно, да только под себя одну. А теперь как нет тебя — и хожу я, дурак неприкаянный, с дырой сквозной посередине, прям от сердца и до члена с яйцами. Ушла и все с собой забрала засранка. И пусть уверен… ну, почти уверен на все сто, что вернешься, а легче от этого не становится.

— Угу, забацали, — согласился Яр, намазывая отмеренную нами полосу клеем. — Только Рокс уперлась же сама почти все делать в детской. Ну и вот.

Он кивнул на кучу явно недавно отодранных мятых обоев посреди комнаты. Судя по всему, отвалились они.

— То есть в ремонте она у тебя сильна так же, как и в кулинарии, — фыркнул я. — Ну ожидаемо, чё уж.

— Не умничай, — буркнул друг, но улыбнулся самую малость.

— И еще сто пудов и словом ей и не обмолвишься, — подколол я, разглаживая и выгоняя все пузыри из-под влажного полотна.

— Угу. Сложно мне, что ли, переделать. Вот найти такие же обои точь-в-точь — это был гемор.

— Вот почему, Камнев?

— В смысле? — не понял он.

— Откуда эта хрень подкаблучная в мужике берется? — спросил, внезапно поняв, что и сам бы наверняка поступил бы как он. Позволил бы Катьке делать что вздумается, лишь бы довольна была, а потом втихаря устранил бы последствия, появись они.

— Хрен знает, Андрюха, — пожал он плечами. — Из сердца, по ходу. Ну еще и из здорового эгоизма нашего. Твоя женщина довольна — и у тебя все путем. Как-то так.

— Как-то так, — повторил я, обдумывая нашу с карамелью ситуацию.

Был ли у меня в ней вариант не задеть Катьку, но сделать все как надо? Вряд ли. И что делать тогда? В следующий раз точно стараться, чтобы и потом ни о чем не проведала, а теперь просто ждать да подлизываться. А к ней подлизываться я прям люблю, лизал бы и лизал. Су-у-ука-а-а-а! Здравствуй, свинцовая труба в штанах.

— Ну вот а где тогда справедливость? — еле слышно зашипев, незаметно поправил стояк, пристраивая поудобнее. — Чё, получается, нам так мало надо? Лишь бы она довольна? А как же мы?

— Да нормально все с мужиками, Андрюха, — заржал надо мной Камнев. Редко я его веселым видел. — Любят нас, чего еще надо-то?

— Любят… — хмыкнул я и тоже не смог не расплыться в идиотской улыбке, вспомнив, как Катюха кричала брату «Я его люблю». И даже челюсть отекшую после его пудового кулака потер. — Ну да. Любят. Хер ли еще надо?

Доторчал я у Яра почти до ночи и домой приехал ближе к полуночи. Отпер дверь квартиры, потянул носом, ловя отзвук пряного аромата моей карамели, поселившийся в моей холостяцкой берлоге. И он был неожиданно таким опьяняюще сильным, что я к стене плечом привалился, как наяву увидев ее снова стоящей в тесной прихожей на коленях и трущейся лицом об мое хозяйство. Аж взвыть захотелось. И вдруг наткнулся взглядом на нее, стоящую в коридоре. Прозрачные глазищи зло сощурены, руки сложены на груди, вся поза вещает об агрессии, ноздри трепещут.

— Катька! — ломанулся я к ней, но она отпрыгнула, как мячик на резинке.

— Где ты был? — рявкнула она явно в совсем не шуточной ярости. Ну чисто тигрица, а не сладкая моя конфета.