— Значит, если ты вдруг заскучаешь со мной и захочешь налево, то прямо и скажешь?

— Чего? Я ебнутый, по-твоему?

— Тогда я не понимаю.

— Да нечего тут и понимать! Не собираюсь я никуда от тебя бегать! Ну на кой, сама подумай. У меня яйца от страха поджимаются при мысли, что вдруг однажды тянуть твои потребности перестану. И что тогда? На свалку старого Боева сбагришь?

— Ты дурной?

— Дурной. Такой же, как и ты. Ты вот об одном переживаешь, я о другом. Но, по сути-то, об одном и том же. Чтобы не потерять друг друга. Ведь так?

— Так. Но ты сейчас просто переводишь тему с одного на другое. Мы говорим о взаимной откровенности, а ты съехал на… фигню!

— Чего это фигня? Вот не будет у меня больше вставать совсем, и что со мной станешь делать?

— Безжалостно эксплуатировать твой рот и пальцы, и пойдем и купим резиновый член в секс-шопе! Тоже мне беда. Но этого с тобой не случится. И прекрати мне зубы заговаривать, Боев. Вот, скажем, я тоже решу, что кое о чем не стоит тебе рассказывать, не волновать чтобы. Так ты против не будешь?

— С хера ли? Нет, Катька, жена мужу все должна как на духу.

— А он ей нет?

— Верно.

— Это несправедливо.

— Это жизнь, малыш. И ты просто с этим смирись и забей.

— Боев, если бы я способна была смиряться и забивать, то мы бы никогда не встретились. Потому что я смирилась бы и осталась под Вознесенским!

— Да при чем тут…

— Да при всем, дубина упертая! Нельзя тут так, а тут вот эдак! Если ты хочешь от близкого человека полной откровенности, то и в ответ ее давай. И верь, что этот человек ее потянет. Тебя потянет настоящего.

— Сказала девушка, что не раскололась передо мной ни под какими пытками.

— Я…

— Не надо мне о причинах петь, Катюха. Они у всех и всегда есть.

— Я не раскололась, потому что сначала не доверяла тебе, а потом ты мне стал внезапно слишком дорог, Андрей! И я ни за что не хотела, чтобы из-за меня ты пострадал, если бы старый урод меня нашел бы. Пусть бы он меня забирал, но тебя бы не тронул. А ты взял и все испортил!

— Хуй ему по всей морде, а не тебя, Катька! И не бывать тебе героиней, ясно?

— Не знаешь ты его, — покачала она печально головой. — Он псих временами.

— Не психованней меня, когда тебя касается. И все на этом, не вспоминай больше. Сунется — я сам разберусь. Тебе вникать не надо. Вот о таком умолчании я и говорю, конфета моя, а не о гульках, ясно?

— Андрей, ты не пре…

— Марш мыться и давай спать! Все!

Мы не продолжили наш спор после ванной. И на утро. И через день. Боев проявил феноменальную упертость в этом вопросе, наотрез отказываясь обсуждать тему взаимной открытости. И это неожиданно повисло над нами, как еще одно мрачное облако на чистейшем и прекрасном небе общего рая. Потому что в остальном все оставалось по-прежнему. Мы трахались каждое утро, безбожно опаздывая на работу, мы тискались и целовались, как подростки, при любой возможности, частенько выхвытывая отповеди от всяких строгих тетечек и дядечек о недопустимости такого поведения в общественных местах. Мы готовили вечерами вместе, и когда у нас не случались в гостях мой брат и Камнев, то ужин превращался в откровенную порнографию. Мы валялись вечерами в обнимку перед телеком, пересматривая обширную коллекцию Андрея, иногда хохоча, как два придурка на одной волне. Причем порнуха так и оставалась неприкосновенной, потому как «да нах она нужна, у меня и так стоит, как у малолетки, а фокусам я тебя и сам научу».

В общем, все-то у нас было хорошо, мой мужчина-праздник таковым и оставался, заставляя меня засыпать и просыпаться с улыбкой, но на душе все равно осадок у меня оставался, как себя ни ругала. Может, я и правда высасываю проблему из пальца? Или лицемерю. Сама смогу ли открываться Андрею полностью, вот прямо до дна? И в самом деле разве мне нужно знать обо всем, что происходит в его жизни? У него же вон работа какая, люди с проблемами своими приходят, не звонить же ему об этом по всем углам. Но с другой стороны… он ведь теперь мой, а значит, все, что может случиться с ним, меня касается напрямую. Короче, не выходило у меня смириться. Вот никак. Видно, плохо стараешься, Сомова.

На следующее утро после моего скандального визита к брату, тот пришел на работу хмурым и взъерошенным.

— Все плохо? — с тревогой спросила я, ответив на его приветствие.

— Нормально, Кать. Так, небольшие осложнения. Бывало уже, — отмахнулся Николай.

— Не помирились?

— Анька к родителям смоталась. Вернется — помиримся. Давай лучше по кофею, а то башка трещит — жесть.

— А… — Мне неловко было лезть не в свое дело, но чувство вины грызло нещадно. — А сам ты не…

— Не поеду! — отрезал брат. — Не я тот, кто не прав в этой ситуации.