Наверное, меня как-то контузило. Или я сильно ударилась головой и вообще сейчас без сознания. Потому что никакого другого объяснения, как я могу слышать гневное рычание моего отца, у меня не было. А я его точно слышала и не спутала бы его голос ни с чьим.

— Да охренели вы совсем, сосунки! — ревел он на кого-то. — А ну убрали от меня свои пукалки и лапы! Альку мою сюда!

Я вытаращилась на Николая, который тоже выглядел пораженным. Смотрел куда-то в окно, мне за спину, потом глянул на меня и дернул головой.

— Спокойно только, Сашка… — пробормотал он. — Спокойно, поняла?

У меня, казалось, одеревенели и спина, и шея, такого труда стоило повернуться и посмотреть туда же, куда и он. Целая толпа мужчин в черной одинаковой одежде. Одни целятся в кого-то на земле у своих ног. Двое как раз приближались к нам, мешая рассмотреть, кто же лежит на асфальте. Чуть поодаль микроавтобус с распахнутыми дверями. Почти впритык к нему две столкнувшихся легковушки. Одна въехала другой в бок, столкнув с дороги на покосившийся теперь столб.

— Сиди пока… — начал Коля, но тут я опять услышала голос отца.

— Да повылазило у вас, что ли, дурни?! Ольшанский я. Шаповалов! Отзови своих дворняг. Отпустите, а то я вас…

Не соображая, что делаю, я слепо нащупала ручку и практически вывалилась из салона. На трясущихся ногах пошла на голос.

Парни в черной форме, что уже были у нашей машины, пытались встать у меня на пути, но Колино жесткое «нет!» освободило мне дорогу.

Не соображая, что творю, я пронеслась оставшиеся до главного столпотворения метры и оттолкнула в сторону первого попавшегося чоповца с оружием.

— Отбой! — скомандовал за моей вмиг взмокшей спиной Николай. — Этих отпускаем, парни!

Мой отец и его давнишний друг, дядя Рома, покряхтывая, стали подниматься, как только охранники отпустили их. А вот я тут же осела бы на асфальт, если бы сильные руки Николая не поддержали меня.

— Какого хрена вы тут устроили? — грохнул он грозно над моим ухом и обращался явно не к парням в черной форме. — Вы ее добить хотите?

— Да все нормально же. — Отец встал на ноги, отряхнув с себя снежно-ледяное крошево с дороги, и пошел ко мне. — Алька, дочь, да живой я, живой!

В голове что-то щелкнуло, взорвалось ослепительно. Я заорала. Одно протяжное «а-а-а-а-а-а-а!» до тех пор, пока в легких не осталось ни капли воздуха.

Отец остановился, заморгав так, будто не мог понять, с чего такая реакция.

— Эй, дочь, ну чего ты? — забормотал он.

— Да как тебе только в голову пришло такое, Ольшанский?! — рявкнул Николай, разворачивая меня к себе и утыкая лицом в грудь, пока меня колотило так, что лязгали зубы.

— А ты что же думал, что я дочку свою прям тебе так взял и доверил без проверок? — хохотнул родитель. — Ты кто такой, чтобы я взял да на самотек все пустил?

Услышав такое, я забилась в захвате своего мужчины, желая прокричать внезапно ожившему отцу всю пережитую боль. Но Коля только прижал крепче, коротко велев: «Дыши, Сашка!»

— Да и что было кота за хвост тянуть? Вон видишь, сдох я для всех, и тут же это дерьмо человеческое повылезало. И суток не прошло.

— Оно бы и так повылезало! — явно еле сдерживаясь, возразил Коля. — У меня все было под контролем. Наши оперативники вели нас с Александрой. А вы влезли, и что в результате? У нас покойник, который нам уже ничего не скажет!

— А я должен был смотреть просто, как в мою дочь палить собираются, и надеяться, что ты и твои чоповцы достаточно хороши, чтобы ее уберечь? Да не охренел ли ты, Шаповалов?

— Его уже блокировали! — рявкнул Коля. — А вы вклинились и нарушили весь ход операции! Соображаете, чем это могло обернуться для вашей дочери? Какого хрена лезть не в свое дело?

— А ты на меня тут не ори, Шаповалов! Не дорос еще орать. Альку мою отпусти, пусть хоть к отцу родному подойдет, обнимет. Чего вцепился-то в нее?

— Пусти, — прошептала я.

— Уверена?

Я кивнула, осознав, что первая сокрушительная волна эмоций схлынула. Отчаяние и шок выгорели. Осталась только злость. Развернулась и шагнула к отцу, что широко улыбался, раскрывая мне объятия, будто не заставил только что пережить меня свою мнимую потерю.

— За что ты так со мной, пап? — спросила тихо, позволяя ему прижать меня к себе, но не в силах еще обнять в ответ. Потому что хотелось совсем другого. Ужасного. Неправильного. Ударить. Сделать больно. Нельзя такого хотеть. Не для единственного родного человека.

— Да нормально же все, дочь, — повторил он, похлопывая по спине. — И надо так было. И предателей поймать, и защитника твоего посмотреть в деле. Так, сейчас разрулим тут все и домой поедем, там все и обсудим.

Господи, он не понимал. Действительно не понимал? Всегда таким был. Абсолютно лишенным эмпатии. Способности хоть немного сопереживать, отдавать себе отчет, через что проводит других. Не понимал или никогда и не хотел этого? Какая уже разница.

Так надо было.

Принимай все как есть.

Все же нормально в итоге.

Это доконало маму?