В этом мире случилось то же самое, что и в моем родном — хоть и с некоторыми отличиями. Крупнокалиберный снаряд, угодивший в каземат форта номер два при обстреле пятнадцатого декабря тысяча девятьсот четвертого, пощадил легендарного генерала Кондратенко, но забрал жизни других офицеров. Девять человек — прямо как в тот самый день, который я вспоминал еще долгие годы.

Впрочем, всерьез меня сейчас интересовал только один. Мичман с затопленного еще в феврале «Варяга» — того самого легендарного бронепалубного крейсера. Бравый вояка, хоть и был из корабельных чинов, неплохо освоился и на суше: сражался на передовой, ходил в разведку, неплохо стрелял и еще лучше дрался в коротких, но страшных и кровавых штыковых атаках… Впрочем, таких в Порт-Артуре было немало, и мичмана от всех прочих отличала разве что немыслимая для простого пехотинца удача: он неизменно возвращался невредимым из таких переделок, откуда любой другой на его месте прибыл бы на носилках… если и вовсе не остался бы лежать где-нибудь на простреливаемой с обеих сторон ничейной земле. Вот таким везучим мужиком оказался Велевский Николай Станиславович.

Тогда меня называли этим именем.

Странное ощущение. Тоска, испуг… нет, даже страх. Меня на мгновение коснулся первобытный ужас, заложенный на уровне базового инстинкта. Так глубоко в подсознании, что его не смогли окончательно выковырять ни опыт, ни знания, ни даже годы и столетия сверхчеловечески долгой жизни.

Когда-то давно я перестал бояться — слишком уж часто смерть ошивалась рядом. Приближалась, щелкала костями, скалилась мордой скелета и поглядывала из-под балахона пустыми глазницами. Гремела костями, грозилась ржавой косой, иногда даже замахивалась всерьез… и уходила голодной. Столько раз, что я уже успел поверить в почти всемогущую неведомую силу, которой зачем-то решила ранить мне подобных.

Но не здесь. Раздутых до запредельных значений удачи, опыта и запаса прочности все-таки оказалось недостаточно. Смерть дотянулась до того, другого меня, сделав строчку в армейском документе этаким напоминанием о хрупкости человеческого бытия, и теперь беззвучно смеялась, разом придвинувшись чуть ли не вплотную — и, похоже, всерьез собиралась остаться здесь надолго. Мичман Велевский погиб.

Я погиб.

Но следом за страхом пришло и странное облегчение. Будто второй, местный я по каким-то неясным нам обоим причинам мог оказаться для меня не потерянным братом-близнецом на сотню с копейками лет моложе, а врагом. Тем, для кого я стал бы чуждым элементом, уродливой копией, подделкой. Кривым зеркалом, сбоем в системе мироздания, устранить который возможно только единственно верным способом.

И если уж в этом мире мог существовать только один, я не имел ничего против им оказаться. Настолько, что даже не стал еще раз читать абзацы с кратким изложением событий пятилетней давности. Армейский писари уж точно не страдали страстью к преувеличению жертв и будь у них хоть какие-то сомнения — поставили бы отметку «пропал без вести»… Значит, что-то от меня все-таки осталось. Вполне достаточно для опознания и даже похорон. И проверять тут нечего: мы куда крепче обычных людей и немыслимо живучие, но прямое попадание в каземат из крупнокалиберной японской гаубицы — это определенно не то, после чего можно уцелеть.

Значит, тоже тупик. Еще одна ниточка оборвалась, не успев размотаться настолько, чтобы я смог вытянуть за нее хоть что-то. Придется копать дальше, погружаясь все глубже в густой омут минувших дней и откатываясь еще на год или два в прошлое.

К восстанию боксеров в Китае, к битве за Пекин. Или к Памиру — почти за десять лет до войны с Японией и обороны Порт-Артура. Или еще раньше — до очередной и пока что последней русско-турецкой, которая случилась еще при Александре Втором, отце нынешнего императора. Или…

— Володька!

Голос Марьи выдернул меня из воспоминаний. Так резко, что я несколько мгновений пытался вспомнить где — и главное, когда — нахожусь. Прямо как рыба, которую вдруг вырвали из привычной среды и швырнули на сушу… Видимо, со стороны это и правда выглядело весьма забавно.

— Ну и лицо у тебя, — захихикала Марья — и вдруг нахмурилась, разом посерьезнев. — К тебе там дед какой-то пожаловал. Здоровенный, страшный, бородища разве не до пояса… Говорит — зови Владимира Петровича!

Здоровенный, с бородищей до пояса — вариантов не так уж и много. До Нового года оставалось еще полгода с лишним, так что рассчитывать на появления Деда Мороза определенно не стоило. Так что наведаться ко мне на новую квартиру могло всего несколько человек. А под Марьино описание и вовсе попадал всего один.

Тоже дед — только не Мороз, а Федор.

— Хорошо ты тут устроился, Володька. — Старший из клана Кудеяровых просунул в прихожую косматую голову. — Гляжу, уже и хозяйку привести успел… Только я тебя у нее сейчас украду.

— Восемь утра… — простонал я. — Да что ж вы за люди такие? Договаривались же — на обед приду и…

— Собирайся, кому сказано. — Дед Федор отступил обратно на лестницу. — Соломон Рувимович звонил — говорит, обложили его какие-то лбы характерной наружности, как собаки медведя. Надо выручать.