Железнодорожные станции в нашей стране в девяностые годы — это, конечно, особый мир. Серьезных криминальных элементов, в отличие от крупных вокзалов, здесь бывает почти не видно, зато шпану разной степени агрессивности можно встретить запросто. В основном же публика состоит из тех, кто едет на дачу, тех, кто едет с дачи и тех кто время от времени встречает на перроне родственников или пытается продать пассажирам часть своего урожая.

Вот и здесь среди людей, нервничающих в ожидании электрички, я увидел старика, сидящего с ведром яблок. Как давно я не ел настоящих яблочек, прямо с дерева! Питаюсь здесь всякой дрянью… Я направился к деду и уже было хотел прицениться, как вдруг перед ним возник какой-то борзый хмыреныш в спортивном костюме. И чего мне так на них везет? Впрочем, этот был совсем уж «молодой да ранний», просто наглый не по годам.

— Слышь, дед, я тебе русским языком сказал — убрался отсюда быром! Ты че тут, в натуре, под ногами копаешься? Хочешь, чтоб я тебя под поезд спихнул? Не, ну я могу это устроить, конечно…

И чего он до него докопался? Денег с него явно не возьмешь. Крутость свою показать хочет? Ну да, перед стариками это проще всего…

Я огляделся. Никаких друзей агрессора видно не было. Значит, точно — не «работает», а выпендривается перед самим собой. Ожидающие на перроне тоже не проявляли особенного интереса к происходящему — максимум ленивые поглядывания, да и то с опаской. А этот придурок все борзеет — дед-то отпор дать не может, только в ведро с яблоками вцепился, когда тот его попытался пнуть.

Я нащупал в кармане кастет, отнятый во вчерашней драке возле вокзала. Еще раз огляделся — все, кто присутствовали на перроне, напряженно развернулись в другую сторону, высматривая электричку. Я размахнулся и двинул кастетом того поддых. хорошо приложил, он согнулся, словив спазм, даже крикнуть не мог. Тот рухнул с перрона в какие-то кусты.

— Уходи отсюда, отец, — сказал я, пряча кастет в карман. — Они тебе житья не дадут.

— Да уж вижу, — трясущимся голосом ответил старик. — Спасибо тебе, сынок. Он бы и избил, и пришибить мог — им ничего не стоит…

— В общем, если будут спрашивать, кто помог — скажи, что солнце в глаза, да и подслеповат, не разглядел. Вроде чернявенький, нос большой, глаза навыкате…

— А может, лучше скажу, что блондин?

— Не, не пойдет. Нас же видят со стороны. Цвет волос могут запомнить, а вот нос или глаза со спины — вряд ли.

Я снова оглянулся, присел над упавшим хулиганом, быстро вынул лопатник, торчавший из его джинсов, и сунул себе в карман. Хорошо, что старик в этот момент отвернулся к своим яблокам.

— На вот, сынок, угощайся, — он протянул в сморщенной руке румяное, спелое, душистое яблоко. я даже запах почувствовал…

— Спасибо, бать. Пора мне. Береги себя, — его яблоко меня растрогало, а пускаться в сантименты сейчас было нельзя. Я перешел пути и сел в последний вагон электрички, следующей в противоположном направлении. Проехал в ней одну станцию, вышел, снова перешел пути и сел уже в нужную электричку, причем в первый вагон. Я помнил еще с военного периода своей жизни: даже если прямой опасности нет, на всякий случай лучше постараться запутать следы. Поэтому перед тем, как садиться во вторую электричку, я вытащил деньги из взятого кошелька, тщательно протер его и выкинул в грязную, заплеванную урну, стоявшую на перроне.

Да, давно я не ездил в электричках, тем более в таких! Было интересно разглядывать пассажиров и представлять истории их жизни. Хотя история, похоже, у всех была плюс-минус одна: несчастные, замордованные тяжелым существованием люди с уставшими лицами и подавленными взглядами. Бросилось в глаза, что было довольно много пьяных, хотя в субботу это неудивительно. Некоторые из них пытались веселиться и чуть ли не петь песни, но это веселье казалось каким-то слишком уж отчаянным и истеричным — так человек, узнавший, что он обречен, изо всех сил пытается устроить праздник, чтобы обмануть самого себя.

В Мытищах я без труда нашел нужный адрес. На мое счастье, даниловский сослуживец оказался дома.

— О, Вовка! Ни фига себе! Вот уж кого не ожидал! — Степа обнимал меня так, словно мы (в смысле они с настоящим Даниловым) не виделись не полгода, а полжизни. — Ну чего ты застрял-то — проходи, проходи, я тут как раз такой супец заварганил — закачаешься!

Мы сели за стол, выпили. Я рассказал ему свою историю. Конечно, не всю — про путешествие во времени и вселение в тело его друга я умолчал. Но все остальное — что с дембельского поезда отправился к брату, узнал о его гибели, и, поскольку других родственников в городе нет, две ночи провел на чердаке с бездомным, пока не вспомнил, что есть у меня в Мытищах сослуживец — выложил, как на духу.