Робин почувствовала резкий укол вины возле своих губ – там, куда угодил поцелуй Страйка, когда они прощались у выхода из больницы. Словно пытаясь его смыть, Робин влила в себя остатки кофе, а потом встала и вышла на широкую прямую улицу, образованную двумя симметричными рядами похожих друг на друга домов позапрошлого столетия.

Шла она быстро, но не потому, что торопилась принять на себя министерский жар гнева, а потому, что быстрая ходьба отвлекала от непрошеных мыслей.

Подойдя к дому Чизуэлла минута в минуту, Робин все же помедлила у входа, в надежде на то, что в последний момент рядом окажется Страйк. Но тщетно. Ободряя сама себя, она поднялась по трем безукоризненно чистым ступенькам и постучала в глянцево-черную парадную дверь, которая закрывалась на засов, но в данный момент оказалась приоткрытой на пару дюймов. На стук ответил глухой мужской голос; при большом желании это можно было истолковать как «входите».

Робин шагнула в небольшую темную прихожую, перетекавшую в массивную крутую лестницу. Оливкового цвета обои выцвели и местами зияли проплешинами. Робин окликнула:

– Господин министр?

Никто не ответил. Робин осторожно постучалась в первую попавшуюся комнату и, не получив ответа, толкнула дверь. Время остановилось. Картина увиденного перевернула ей душу, разбила сетчатку глаз, влезла прямо в мозг, не готовый к подобному зрелищу; шок приковал Робин к порогу, пальцы застыли на дверной ручке, рот сам собой приоткрылся – это не укладывалось в голове.

В антикварном кресле времен королевы Анны^[36] сидел, раскинув ноги, какой-то мужчина: руки его безвольно свисали по бокам, а вместо головы была блестящая серая тыква, в которой вырезали рот, а глаза позабыли.

Затем напрягшиеся извилины Робин подсказали: никакая это не тыква, а человеческая голова, плотно закутанная прозрачным полиэтиленовым пакетом, в который вела трубочка из большого баллона. Мужчина задохнулся. Левая нога, отброшенная в сторону, демонстрировала протертую дырку в подошве; толстые пальцы рук почти касались ковра; в паху расплылось темное пятно – след предсмертного мочеиспускания.

В следующий миг Робин поняла, что перед ней в кресле развалился сам Чизуэлл; в вакууме пакета его густая седая шевелюра залепила лоб, а раскрытый рот втянул в себя пленку и зиял чернотой.

Где-то в отдалении раздался мужской выкрик. Похоже, кричал дорожный рабочий, и у Робин возникло смутное подозрение, что на этот голос она и повелась, когда хотела услышать: «Входите». На самом деле никто не приглашал ее в дом. Просто дверь была не заперта.

Робин сохраняла спокойствие. Сейчас дом не таил в себе угрозы: как ни страшен был вид этой жуткой мумии с головой-тыквой и резиновой трубкой, несчастная безжизненная фигура никому не могла причинить вреда. Чтобы удостовериться в непоправимом, Робин подошла к Чизуэллу и осторожно тронула его за плечо. Это оказалось не так уж страшно, тем более что глаза скрывала жесткая челка, подобная конской гривке. Под полосатой рубашкой прощупывалась твердая плоть, более ледяная, чем можно было ожидать.

Тут Робин почему-то вообразила, что разинутый рот сейчас заговорит, и торопливо попятилась назад, но поскользнулась – под ногой что-то хрустнуло. На ковре валялся голубой пластмассовый тюбик с каким-то лекарством. Ей показалось, это гомеопатические пилюли – такие продавались в аптеке у ее дома.

Достав мобильный, Робин набрала 999 и вызвала полицию: сообщила, что нашла мертвое тело, продиктовала адрес и получила указание ждать бригаду.

Чтобы отвлечься, она стала разглядывать потрепанные, увешанные жалкими помпончиками шторы неопределенного мышиного цвета, допотопный телевизор в кожухе под дерево, темный прямоугольник обоев над каминной полкой – там, где прежде висела картина, – и фотографии в серебряных рамках. Но все эти приметы быта превращались в бутафорию рядом с обернутой в пленку головой, резиновой трубкой и холодным блеском металлического баллона. Единственной реальностью оставался кошмар.

Она включила в телефоне камеру и принялась фотографировать. На экране мобильного эта сцена выглядела не такой жуткой. Робин методично и тщательно фиксировала все детали.

На журнальном столике перед трупом стоял стакан с остатками жидкости, напоминавшей апельсиновый сок. Рядом в беспорядке лежали книги и газеты. Среди них затесался плотный лист кремовой почтовой бумаги с шапкой в виде алой розы Тюдоров, похожей на каплю крови, и адресом дома, где сейчас находилась Робин. Фирменный лист был исписан округлым девичьим почерком.

Этот день был последней каплей. Ты, как видно, держишь меня за дуру, если не постеснялся взять к себе на работу эту девицу. Надеюсь, ты хотя бы понимаешь, что превратился в посмешище, что на тебя указывают пальцем: обхаживаешь девчонку, которая моложе твоих дочерей. С меня довольно. Хочешь выглядеть полным идиотом – дело твое, мне уже безразлично, все кончено.