– Входи, входи, – нервно заговорила она, пряча глаза и пропуская его в просторную кухню-гостиную открытой планировки, с белыми стенами, яркими узорчатыми диванами и камином в стиле ар-нуво с двумя лепными женскими фигурами по бокам.

Высокие окна в торцевой стене выходили в небольшой частный дворик, где среди затейливо подстриженных кустарников стояла дорогая чугунная мебель для сада.

– Садись. – Иззи указала на пестрый диван. – Чай? Кофе?

– Чай, если можно; спасибо.

Опустившись на диван, Страйк незаметно вытащил из-под себя пару неудобных, расшитых бусинами подушек и осмотрелся. Если не считать этой жизнерадостной современной обивки, здесь господствовал традиционный английский вкус. Над столом, уставленным фотографиями в серебряных рамках, включая большой черно-белый свадебный снимок родителей Иззи – Джаспера Чизуэлла в форме Собственного королевского гусарского полка и леди Патрисии, зубастой блондинки в облаке тюля, – возвышались две гравюры с охотничьими сценами. Над каминной полкой висела огромная акварель с изображением трех светловолосых детишек: Страйк заключил, что это Иззи и двое старших – покойный Фредди и неведомая Физзи.

Иззи громыхала посудой, роняла чайные ложки, открывала и захлопывала дверцы шкафов, не находя того, что искала. В конце концов, отказавшись от предложенной Страйком помощи, она взяла с кухонной стойки поднос с заварочным чайником, кружками костяного фарфора и печеньем, чтобы перенести на ближайший журнальный столик.

– Смотрел открытие? – из вежливости спросила она, хлопоча с чайником и ситечком.

– Да, смотрел, – ответил Страйк. – Потрясающе, верно?

– Ну, первая часть мне понравилась, – сказала Иззи, – вплоть до промышленной революции, но после этого, с моей точки зрения, все пошло чересчур политкорректно. Думаю, для иностранцев осталось загадкой, с какой стати мы выставляем напоказ нашу государственную систему здравоохранения, да и весь этот рэп меня, честно сказать, утомил. Вот молоко, сахар.

– Спасибо.

Наступила краткая пауза, нарушаемая лишь позвякиванием чайных ложечек и фарфора; в Лондоне такая плюшевая тишина доступна только людям большого достатка. В мансарде у Страйка даже зимой не бывало полной тишины: улицу в Сохо заполоняли музыка, шаги, голоса; по ночам, когда пешеходы убирались восвояси, сквозь темноту с ревом неслись автомобили, а хлипкие рамы его окон дергал ветер.

– Ах да, твой чек, – с придыханием сказала Иззи, опять вскочила и принесла конверт, лежавший на кухонной стойке. – Держи.

– Большое спасибо. – Страйк принял у нее конверт.

Иззи в очередной раз села, взяла печенье, но передумала и оставила его на своей тарелке. Страйк попробовал чай – превосходного, как он понял, качества, но с неприятным вкусом сухих цветов.

– Мм, – собралась с духом Иззи, – прямо не знаю, с чего начать. – Она осмотрела свои ногти без маникюра. – Боюсь, как бы ты не подумал, что я рехнулась, – пробормотала она, глядя на него из-под ненакрашенных светлых ресниц.

– Это вряд ли, – сказал Страйк, опустил кружку и понадеялся, что сумел изобразить участливую мину.

– Ты в курсе, какое вещество экспертиза обнаружила в папином апельсиновом соке?

– Нет, – ответил Страйк.

– Амитриптилин – растертые в порошок таблетки. Не знаю, слышал ты или нет… антидепрессант. Полиция заявила, что это действенный и безболезненный способ самоубийства. Вроде как ремень и… одновременно и ремень, и подтяжки; одновременно и таблетки, и… полиэтиленовый пакет.

Иззи неаппетитно отпила чая.

– Они… полицейские… держались по-доброму, честное слово. Ну, их этому обучают, правда? Нам объяснили: при большой концентрации гелия одного вдоха достаточно, чтобы… чтобы уснуть.

Она сжала губы и вдруг громко зачастила:

– Но дело-то в том… Я совершенно точно знаю, что папа никогда не стал бы себя убивать, поскольку он к этому относился резко отрицательно, всегда говорил, что суицид – это прибежище труса, который к тому же не щадит родных и близких. И вот ведь что странно: никаких упаковок амитриптилина в доме не нашли. Ни коробочек, ни блистеров – ничего. Будь уверен, на коробочке стояло бы имя Кинвары. Кинваре прописывают амитриптилин. Она принимает его больше года.

Иззи покосилась на Страйка, проверяя, как действуют на него ее слова. Он молчал, и она продолжила:

– Накануне вечером папа с Кинварой поскандалили на том приеме, как раз перед тем, как я подошла к вам с Шарли. До этого папа нам сказал, что попросил Раффа утром заехать на Эбери-стрит. Кинвара пришла в ярость. Начала допытываться, почему папа ей ничего не рассказывает, а он только улыбнулся, и она распалилась еще сильнее.

– А почему?..