– Но то, за что они его шантажировали, случилось всего шесть лет назад, уже когда Джимми жил отдельно, – напомнил ей Страйк. – Если тебе интересно мое мнение, Джимми только потому и не отпускает от себя Флик, что она слишком много знает. Он опасается, как бы она не развязала язык. Если тебе не удастся ничего из нее вытянуть, всегда можно будет сказать, что торговля побрякушками – это не твое, и тут же взять расчет, но их отношения находятся сейчас на той стадии, когда девушка готова открыть душу доброжелательному постороннему слушателю. И не забывай еще вот что, – он выбросил в окно окурок и поднял стекло, – она обеспечивает Джимми алиби на момент смерти Чизуэлла.

Радуясь новой возможности поработать под прикрытием, Робин сказала:

– Я и не забываю.

Она не могла предвидеть, как отреагирует Мэтью на ее появление с выбритыми висками или синими волосами. Узнав, что субботу она проведет со Страйком, он не стал изображать обиду. Нескончаемые дни с пользой проведенного домашнего ареста и ее сочувствие, выраженное после конфликта Мэтью с Томом, вроде бы обеспечили ей кредит доверия.

Вскоре после половины одиннадцатого они свернули на грунтовую дорогу, которая, извиваясь, вела в долину, где угнездился крошечный поселок Вулстон. Чтобы Страйк мог пристегнуть протез, Робин остановила машину в тени живой изгороди, густо увитой диким виноградом. Убирая в сумку темные очки, она заметила два сообщения от Мэтью. Они поступили пару часов назад, но звуковой сигнал, очевидно, утонул в дребезге «лендровера».

В первом говорилось:

На весь день. А Том?

Второе было отправлено на десять минут позже:

Рабочая переписка, извини.

Перечитывая эти короткие фразы, Робин услышала:

– Обалдеть.

Управившись с протезом, Страйк смотрел через окно куда-то вдаль.

– Что там такое?

– Погляди-ка вон туда.

Страйк указывал назад, в сторону холма, который они только что миновали. Робин склонила голову, стараясь понять, что привлекло его внимание.

На известковом склоне был вырезан гигантский доисторический рисунок белого животного. Вначале она приняла его за стилизованного леопарда, но одновременно с тем, как ее осенило, Страйк проговорил:

– «Его задушили наверху, прямо возле лошади».

Поворот на Чизуэлл-Хаус указывала облупившаяся деревянная стрелка. Заросшая, вся в рытвинах подъездная дорога граничила по левую руку с чащобой, а по правую – с длинным лугом, разделенным электрозаборами на левады, где бродили лошади. Пока «лендровер», приближаясь к невидимому дому, с грохотом нырял из одной выбоины в другую, два самых крупных жеребца, растревоженные шумной, незнакомой машиной, заметались. После этого пошла цепная реакция: остальные тоже переполошились, а два главных нарушителя спокойствия уже лягали друг друга.

– Ничего себе, – сказала Робин, косясь на лошадей из тряского «лендровера». – Она жеребцов держит вместе.

– А это неправильно, да? – спросил Страйк, глядя, как гривастое, черное как смоль животное куснуло и ударило задними копытами своего крупного собрата, которого сыщик, далекий от коневодства, назвал бы коричневым, хотя для такого окраса наверняка имелся специфический лошадиный термин.

– Обычно так не делают. – Робин содрогнулась, когда задние копыта черного жеребца коснулись бока соседа.

За поворотом взгляду открылся простой особняк в неоклассицистском стиле, сложенный из камня грязно-желтого цвета, с давно не мытыми окнами. Покрытый гравием передний дворик, выщербленный, как и подъездная дорога, порос сорняками; у входа почему-то стояло большое корыто с кормом для лошадей. На этой площадке уже были запаркованы три автомобиля: красная «Ауди-Q3», зеленый спортивный «рейнджровер» и старенькая, заляпанная грязью «гранд-витара».

Справа от дома располагалась конюшня, а слева – широкая лужайка для крокета, давно заросшая ромашками. За домом опять начинались густые лесные заросли.

Как только Робин затормозила, из парадной двери с лаем вырвались раскормленный черный лабрадор и жесткошерстный норфолк-терьер. Лабрадор был, судя по всему, настроен благодушно, зато терьер с мордой злобной обезьяны исходил лаем и рычаньем до тех пор, пока возникший на пороге светловолосый мужчина в полосатой рубашке и горчичного цвета вельветовых брюках не прокричал:

– Фу, Рэттенбери!

Пристыженный пес перешел на тихое ворчанье, но не сводил глаз со Страйка.

– Торквил Д’Эмери, – нараспев представился блондин, подходя к Страйку с вытянутой рукой. У него были ввалившиеся голубые глаза и блестящие розовые щеки, словно не знавшие бритвы. – Этот пес – гроза здешних мест, но вы на него не обращайте внимания.

– Корморан Страйк. А это…

Когда Робин тоже протянула руку, из дома выскочила растрепанная рыжеволосая Кинвара в старых бриджах для верховой езды и застиранной футболке.

– Да что же это такое?.. Вы, вообще, не имеете представления о лошадях? – визгливо напустилась она на Страйка и Робин. – Зачем было так мчаться по дороге?