– Знаешь, – Робин обошла заросли крапивы, – я даже не могу его винить за нападки на Торквила.

– И правильно, – согласился Страйк. – Думаю, старина Торкс и меня бы достал.

– Рафаэль, похоже, очень зол на отца, ты заметил? Его никто не тянул за язык рассказывать, как Чизуэлл разделался с той кобылой. У меня было впечатление, что он из кожи вон лезет, лишь бы изобразить отца этаким…

– …подлюгой, – подхватил Страйк. – Вбил себе в голову, что Чизуэлл выкрал у Кинвары таблетки по злобе. Странный какой-то эпизод. А почему ты так заинтересовалась этими таблетками?

– По-моему, их очень сложно увязать с Чизуэллом.

– Верно подмечено. Похоже, никто другой не задавал вопросов на эту тему. Итак, что скажет наш психолог о стремлении Рафаэля очернить покойного отца?

Улыбнувшись такому обращению, Робин, как всегда, покачала головой. Она, как было хорошо известно Страйку, бросила университет, недоучившись на психологическом.

– Нет, кроме шуток. – Страйк поморщился, когда протез заскользил по опавшим листьям; хорошо, что в руке была палка. – Дьявольщина… продолжай, продолжай. С какой стати, по-твоему, он все время пинает Чизуэлла?

– Мне кажется, им движут обида и злость. – Робин тщательно взвешивала слова. – Когда я ходила в палату общин, он мне говорил, что у них с отцом впервые наметилось потепление, а теперь, со смертью Чизуэлла, у него больше нет возможности закрепить эти отношения. С чем он остался? Из завещания вычеркнут, настоящей отцовской заботы так и не узнал. Чизуэлл держался с ним непоследовательно. Когда запивал и впадал в депрессию, тянулся вроде бы к сыну, а в остальных случаях обращался с ним по-хамски. Впрочем, справедливости ради должна сказать, что при мне Чизуэлл ни с кем не обращался по-человечески, разве что…

Робин осеклась.

– Договаривай, – поторопил Страйк.

– Если честно, я собиралась сказать, что министр по-человечески обращался со мной, да и то лишь в тот день, когда я разузнала насчет проблем в «Равных правилах игры».

– Тогда он предложил тебе работу?

– Да, и добавил, что у меня появится новое задание, когда я разделаюсь с Уинном и Найтом.

– Прямо так и сказал? – с любопытством переспросил Страйк. – Впервые слышу.

– Неужели я не рассказывала? Наверное, забыла.

И одновременно со Страйком вспомнила, как он неделю отлеживался у Лорелеи, а потом часами напролет сидел у больничной койки Джека.

– Я зашла к нему в кабинет – об этом точно рассказывала – и услышала его телефонный разговор с какой-то гостиницей насчет потерянного зажима для денег. Ранее принадлежавшего Фредди. Когда Чизуэлл повесил трубку, я рассказывала ему про «Равные правила игры» – таким счастливым я его не видела ни до, ни после. «Раз за разом они себя выдают» – так он сказал.

– Интересно. – У Страйка перехватило горло – боль в ноге становилась невыносимой. – Значит, Рафаэль, по-твоему, бесится из-за потери наследства?

Робин, которой в голосе Страйка почудились саркастические нотки, ответила:

– Дело не только в деньгах…

– Многие так говорят, – хмыкнул он. – Дело не в деньгах, но и в деньгах тоже. Ведь что такое деньги? Свобода, безопасность, удовольствия, шанс начать сызнова… Сдается мне, из Рафаэля еще немало можно вытянуть, и, думаю, заняться этим нужно тебе.

– Что еще он способен нам рассказать?

– Хотелось бы понять, зачем ему звонил Чизуэлл, прежде чем у того на голове оказался полиэтиленовый пакет. – Страйк еле терпел боль. – Я здесь не вижу смысла: если даже Чизуэлл собирался наложить на себя руки, он не мог не понимать, что есть люди, куда более подходящие для того, чтобы составить компанию Кинваре, чем ее ненавистный пасынок, который к тому же находится за много миль от нее – в Лондоне. А если мы имеем дело с убийством, – продолжал Страйк, – то этот звонок становится еще более бессмысленным. Чего-то нам недоговаривают… ох… слава тебе господи.

В открывшейся впереди прогалине показался Стеда-коттедж. Сад, обнесенный сломанным забором, больше походил на чащобу. Приземистое строение из темного камня знало лучшие времена: в крыше зияла дыра, почти все оконные стекла потрескались.

– Присядь, – посоветовала Робин, указывая на толстый ствол поваленного дерева сразу за забором, и Страйк послушался, а она пробилась к входной двери и толкнула ее плечом, но дверь оказалась заперта.

Передвигаясь по колено в траве, она заглянула в грязные окна. В пустых комнатах лежал слой пыли. Единственное напоминание о предыдущем жильце нашлось в кухне, где на замызганной столешнице одиноко стояла кружка с портретом Джонни Кэша.

– Похоже, дом не один год пустует и никто его не облюбовал, – сообщила она Страйку, появляясь с другой стороны лачуги.

Страйк, только что затянувшийся сигаретой, не отвечал. Он смотрел на окаймленный деревьями котлован размером метров шесть на шесть, поросший крапивой, чертополохом и высоким бурьяном.