– А для гостей младше восемнадцати лет не предусматривались безалкогольные напитки? – поинтересовался Страйк.

Слегка раздосадованный такой въедливостью, Драммонд бросил:

– Пить шампанское никого не принуждали. Но это же было восемнадцатилетие, торжественная дата.

– Стало быть, Джаспер Чизл никогда не делился с вами той информацией, которую хотел утаить от прессы? – спросил Страйк, возвращаясь к главному.

– Ни разу.

– Когда Чизл просил меня найти управу на шантажистов, он намекнул на какие-то дела шестилетней давности. Мол, тогда это не считалось нарушением закона, а теперь считается.

– Понятия не имею, о чем идет речь. Джаспер был в высшей степени законопослушным гражданином, так и знайте. Не только он, но и все его родные, столпы общества, усердные прихожане, сделали столько добра для всей округи…

За этим последовало прославление чизуэлловских благодеяний, которое заняло пару минут, но не могло обмануть Страйка. Он понял, что Драммонд занялся словоблудием именно потому, что точно знал, в чем вина его друга. Сейчас он пел дифирамбы Чизуэллу и его семье – за исключением, естественно, паршивой овцы – Рафаэля.

– …и никогда не жалел средств, – подытожил Драммонд, – приобрел микроавтобус для местных девочек-скаутов, отремонтировал церковную кровлю, и даже когда финансовое положение семьи пошатнулось… ну ладно, не будем, – снова произнес он в некотором смущении.

– Преступление, которое давало повод для шантажа, – напомнил Страйк, но Драммонд перебил:

– Никакого преступления не было. – Он осекся. – Вы же сами говорите: Джаспер всего лишь сказал, что не совершал ничего нелегального. Не преступал закон.

Решив, что давить на Драммонда по поводу шантажа больше не имеет смысла, Страйк перевернул страницу блокнота и заметил, что собеседник вроде бы расслабился.

– Вы звонили Чизлу наутро перед его кончиной, – сказал Страйк.

– Звонил.

– Впервые после увольнения Рафаэля?

– Вообще-то, нет. У нас был разговор за пару недель до этого. Моя жена хотела пригласить Джаспера с Кинварой на ужин. Я позвонил ему в министерство, чтобы растопить лед после… ну, вы понимаете… после истории с Рафаэлем. Беседа получилась недолгой, но вполне дружеской. Джаспер сказал, что предложенный вечер им не подходит. А потом… ну, если совсем честно, потом добавил… что сам не знает, сколько времени они с Кинварой еще смогут жить под одной крышей и что брак их под угрозой. Голос у него был усталый, измученный… несчастный.

– И до тринадцатого числа вы больше не общались?

– Мы и тринадцатого не общались, – напомнил ему Драммонд. – Да, я звонил Джасперу, но ответа не было. Иззи говорит… – он запнулся, – говорит, что он, скорее всего, был уже мертв.

– Рановато было для телефонного звонка, – отметил Страйк.

– Я… хотел ему поскорее сообщить некоторые сведения.

– Какого характера?

– Личного.

Страйк выжидал. Драммонд маленькими глотками попивал чай.

– Относительно финансового положения его семьи, которое, как вам, видимо, известно, на момент смерти Чизла находилось в плачевном состоянии.

– Да.

– Он продал земли, перезаложил лондонскую недвижимость, через меня избавился от всех ценных картин. И был совершенно прав, пытаясь под конец всучить мне кое-что из наследства старушки Тинки. В некотором роде… неловкая возникла ситуация.

– Как это?

– Меня интересуют старые мастера, – ответил Драммонд. – Я не покупаю изображения лошадей в яблоках кисти безвестных австралийских художников-самоучек. Чтобы только оказать дружескую любезность Джасперу, я попросил моего постоянного эксперта из аукционного дома «Кристис» оценить кое-какие из этих работ. Единственной вещью, которая хоть что-то представляла собой в денежном выражении, оказался холст с пегой кобылой и жеребенком…

– Кажется, я это видел, – вставил Страйк.

– …но и он оценивается в сущие гроши, – сказал Драммонд. – Если и уйдет, то за бесценок.

– За какую примерно сумму, навскидку?

– В лучшем случае от пяти до восьми тысяч, – пренебрежительно сообщил Драммонд.

– Для некоторых это довольно солидный бесценок, – заметил Страйк.

– Друг мой, – возразил Генри Драммонд, – на эти деньги невозможно отремонтировать даже одну десятую часть кровли Чизл-Хауса.

– И тем не менее Джаспер подумывал о продаже этого полотна? – спросил Страйк.

– Наряду с полудюжиной других, – ответил Драммонд.

– У меня сложилось впечатление, что миссис Чизл как-то по-особому привязана к этой картине.

– Мне кажется, в последнее время желания супруги не играли для него большой роли… Боже мой, – вздохнул Драммонд, – до чего же все это тягостно. Я даже не хочу, чтобы его родные из моих уст услышали сведения, которые, с моей точки зрения, вызовут у них лишь обиду и гнев. Они и без того страдают.

Драммонд постукал ногтем по зубам.

– Уверяю вас, – сказал он, – причина моего звонка никоим образом не связана со смертью Чизла.