– Да такой… коричневый весь из себя, – пробормотал Билли, осторожно косясь на женщину-психиатра. – Ну, я струхнул: думаю, террорист, не иначе, убьет ведь. А он и говорит: я, мол, работаю в правительственных структурах, вот я и подумал, что правительство решило меня в его доме спрятать, где во все окна и двери взрывчатка заложена. Но потом до меня дошло, что никому я не нужен… Он, может, и не хотел, чтоб я у него в ванне спал. А хотел с самого начала от меня избавиться. А я нос высунуть боялся: вдруг рванет? – Его правая рука сама по себе задумчиво потянулась к носу, потом к грудине. – Я ведь вам звонил, да вы не ответили.

– Ты действительно звонил. И оставил сообщение на автоответчике.

– Правда? Ага… Я надеялся, вы меня оттуда вытащите… Короче, виноват, – сказал Билли и потер глаза. – Когда на меня накатывает, я плохо соображаю, что делаю.

– Но ты твердо уверен, Билли, что видел, как душили ребенка? – спокойно осведомился Страйк.

– Ага, – уныло ответил Билли, поднимая лицо. – Эта картина никуда от меня не денется. Уверен, что видел.

– А ты не пробовал копать в том месте, где, по твоим воспоминаниям…

– Что вы такое говорите? Еще не хватало: копать прямо у папиного дома. Нет уж. Я и так страху натерпелся, – слабо сказал он. – И снова это видеть совсем не хотелось. Они ее схоронили – и думать забыли, могилка бурьяном да крапивой поросла. А мне такие сны стали сниться, вы прямо не поверите. Как будто она ночью из ложбины поднимется, сгнивши вся, и через окно ко мне в спаленку лезет.

Психиатры дружно застрочили на своих бланках.

Страйк перешел к разделу «Предметы». Там числилось всего два вопроса.

– Скажи, Билли, ты когда-нибудь устанавливал крест на месте того захоронения?

– Ну нет. – Билли ужаснулся от этой мысли. – Я без особой нужды к этой ложбине близко не подходил, да и желания такого не было.

– Последний вопрос, – объявил Страйк. – Билли, твой отец выполнял какие-нибудь необычные заказы для Чизлов? Я знаю, он был мастером на все руки, но тебе не приходит в голову что-нибудь этакое?..

– О чем речь? – насторожился Билли.

Его вдруг обуял такой страх, какого он не обнаруживал за все время беседы.

– Я и сам толком не знаю, – осторожно ответил Страйк, наблюдая за его реакцией. – Просто подумал, что…

– Джимми меня предупреждал! Говорил, что вы под папку нашего копаете. А мы с Джимми тут вообще не при делах – мы же дети совсем были!

– Я тебя ни в чем не упрекаю, – сказал Страйк, но в переговорной задвигались стулья: Билли и оба психиатра поднялись со своих мест, и женская рука уже зависла над неприметной кнопкой у двери. Страйк знал, что это вызов бригады.

– Значит, вам только и нужно было – мне язык развязать? Хотите нас с Джимми под монастырь подвести?

– Нет. – Страйк тяжело поднялся со стула. – Я сейчас нахожусь здесь потому, что верю в твой рассказ о задушенном ребенке.

Взволнованный, растерявший остатки доверия, Билли незабинтованной рукой быстро коснулся носа и грудины.

– Тогда какое вам дело, что мастерил наш папа? – прошипел он. – Она вообще умерла не от этого, это к разговору отношения не имеет! А Джимми теперь меня прибьет, – надломленным голосом выговорил он. – Предупреждал ведь он меня: из-за тех фиговин, что наш папка мастерил, вы теперь под него, под Джимми, копаете.

– Никто никого не прибьет, – твердо заявил врач. – Время вышло, – деловито сказал он Страйку, распахивая обе двери. – Давай, Билли, на выход.

Но Билли не двигался. Притом что кожа и телосложение выдавали его возраст, на лице читались страх и беспомощность осиротевшего ребенка, который лишился рассудка из-за тех, кто призван о нем заботиться. Страйк, повидавший за время своего неспокойного кочевого отрочества множество бездомных и беспризорных детей, рассмотрел в его умоляющем взгляде главную просьбу к миру взрослых: выполнить свой взрослый долг, то бишь навести порядок среди хаоса, сменить жестокость на здравомыслие. Вглядываясь в это лицо, Страйк ощущал свое необъяснимое сходство с отощавшим, безволосым пациентом психиатрической лечебницы: в себе он обнаруживал такое же стремление к порядку. Из-за этого, собственно, он и стал детективом, но кое-что все же отличало его от Билли: мать Страйка прожила долго и подарила ему столько любви, что он не сломался под суровыми житейскими испытаниями.

– Я узнаю, что случилось с ребенком, задушенным на твоих глазах, Билли. Обещаю.

Психиатры хранили удивленный, даже осуждающий вид. В их профессиональные обязанности не входило что-либо утверждать или гарантировать, и Страйк это знал. Вернув блокнот в карман, он встал из-за стола и протянул руку. После долгих раздумий Билли начал постепенно оживать. Со слезами на глазах он снова повернулся к Страйку, схватил его протянутую руку и долго не отпускал.

Шепотом, чтобы не услышали врачи, парень выговорил:

– Не хотел я лошадок на них ставить, мистер Страйк. Не хотел.