– Не знаю, – сказала Робин. – И зачем же?

Он посмотрел на нее в упор:

– Бывает так, что ты испытываешь к человеку ненависть и вместе с тем хочешь получить от него хоть на грош тепла – и сам себя за это ненавидишь.

– Да, – спокойно подтвердила Робин, – конечно, такое бывает.

– Так вот: почапал я на Эбери-стрит, понадеявшись пусть не на разговор по душам – ты же знала моего отца, – так хотя бы, пойми, на какие-нибудь человеческие эмоции. Он открывает мне дверь, говорит: «Наконец-то» – и вталкивает меня в гостиную, где уже восседает Генри Драммонд, из чего я заключаю, что меня ждет собеседование для приема на работу. Драммонд сказал, что готов меня взять к себе в галерею, папаша рявкнул, чтобы я не вздумал рыпаться, и вытолкал меня на улицу. Это был первый и последний раз, когда я оказался в стенах того дома, – продолжал Рафаэль, – так что никаких приятных ассоциаций у меня не осталось.

Он помолчал, обдумывая сказанное, а потом коротко усмехнулся:

– И конечно же, мой отец именно там наложил на себя руки. Совсем вылетело из головы.

– Ключ отсутствовал, – вслух сказала Робин, делая пометку.

– Да, среди множества подарков, не полученных мною в тот день, числились ключ и приглашение заходить в любое время дня и ночи.

– Мне нужно спросить кое о чем еще; не подумай, что я ухожу в сторону, – осторожно предупредила Робин.

– О, это уже интересно. – Рафаэль подался вперед.

– Ты когда-нибудь подозревал, что у твоего отца может быть связь на стороне?

– Что? – Его изумление выглядело почти комичным. – Нет… но… как ты сказала?

– В течение последнего года или около того? – уточнила Робин. – Притом что он состоял в браке с Кинварой.

Рафаэль не верил своим ушам.

– О’кей, – сказала Робин, – если ты не…

– Да с чего ты взяла, что он мог закрутить роман?

– Кинвара всегда была очень властной, всегда проверяла, где находится твой отец, так ведь?

– Ага, – ухмыльнулся Рафаэль, – но ты-то знаешь, в чем была причина. В тебе.

– Я слышала, что у нее и до моего появления бывали истерики. Она кому-то призналась, что твой отец ей изменил. Судя по всему, это стало для нее ударом. Примерно в то же время усыпили ее любимую лошадь, и Кинвара…

– …огрела папашу молотком? – Рафаэль нахмурился. – Ох… я-то думал, это из-за того, что кобылу приговорили без ведома Кинвары. Ну, по молодости папаша был охоч до женского пола. Слушай… а не потому ли он не появился в Чизл-Хаусе: я его ждал, а он заночевал в Лондоне. Кинвара определенно рассчитывала, что он вернется, и взбеленилась, когда он в последнюю минуту передумал.

– Да, возможно, – сказала Робин, делая очередную запись. – Не припомнишь ли, какого это было числа?

– Э… кстати, да, припомню. Обычно дата выхода на свободу не забывается. Меня выпустили в среду, шестнадцатого февраля прошлого года, а на ближайшую субботу я был вызван в Чизл-Хаус, значит… это было девятнадцатого.

Робин записала.

– Ты никогда не видел и не слышал признаков того, что у отца появилась другая женщина?

– Брось, пожалуйста, – сказал Рафаэль, – ты же сама ошивалась в палате общин. Неужели он стал бы мне рассказывать, что крутит шашни?

– Но он же рассказывал тебе, что по ночам видел в усадьбе призрак Джека о’Кента.

– Ну, не сравнивай. Он тогда был пьян и… подавлен. Ходил как очумелый. Трендел насчет Божьей кары… Не знаю… Возможно, конечно, он говорил о какой-то интрижке. Не иначе как совесть замучила – трех жен пустил по боку.

– Мне казалось, он не был женат на твоей матери?

Рафаэль прищурился:

– Извини. На минуту забыл, что я незаконнорожденный.

– Ой, оставь, пожалуйста, – сказала Робин, – ты прекрасно знаешь, что я не имела в виду…

– Ладно, виноват, – пробормотал он. – Обидчив стал. Такое случается, когда тебя вычеркивают из родительского завещания.

Робин помнила, какой вердикт вынес Страйк насчет наследства: дело не в деньгах, но и в деньгах тоже. И, будто бы невольно вторя ее мыслям, Рафаэль сказал:

– Вопрос упирается не в деньги, хотя, видит Бог, они бы мне пригодились. Я сижу без работы и вряд ли получу рекомендательное письмо от Генри Драммонда, ты согласна? Моя мать, похоже, окончательно решила осесть в Италии, сейчас занимается продажей лондонской квартиры, то есть я, как видно, останусь бомжом. Все к тому идет, – с горечью заключил он. – Быть мне конюхом у Кинвары. К ней никто другой не пойдет, меня никто другой не возьмет… Но вопрос упирается не только в деньги. Когда ты вычеркнут из завещания… ты вычеркнут – и этим все сказано. Последняя воля покойного – и вся родня как в рот воды набрала, а теперь еще этот гаденыш Торквил советует мне валить вслед за матушкой в Сиену, чтобы «начать с чистого листа». Козлина! – угрожающе припечатал Рафаэль.

– Твоя мать живет в Сиене?