Она выжидала, но Страйк больше ничего не добавил.

– Ну хорошо, до встречи в субботу вечером, – сказала она.

Робин посчитала себя обязанной пригласить Страйка к ним на новоселье. Коль скоро она отправила приглашение Энди Хатчинсу, их самому безотказному и надежному сотруднику, было бы неправильно обойти вниманием Страйка. К ее удивлению, он ответил согласием:

– Ага, до встречи.

– А Лорелея придет? – как бы невзначай спросила Робин.

Страйку, звонившему из центра Лондона, послышались в этом вопросе саркастические нотки: Робин словно вытягивала из него признание, что у его подруги нелепое имя. Раньше он бы припер ее к стенке, спросил, какие у нее проблемы с именем «Лорелея», не без удовольствия провел бы легкую пикировку, но сейчас предпочел не ступать на опасную территорию.

– Да, конечно. Приглашение ведь на два лица…

– Естественно, – торопливо подтвердила Робин. – Ладно, увидимся.

– Погоди, – сказал Страйк.

Отпустив Денизу, он сидел в конторе один. Временная секретарша вовсе не рвалась уходить раньше времени: она работала на условиях почасовой оплаты и, только когда Страйк пообещал заплатить ей за полный день, принялась собираться, ни на минуту не закрывая рта.

– Сегодня после обеда у нас тут был странный эпизод, – начал Страйк.

С напряженным вниманием, не перебивая, Робин выслушала историю в лицах о непродолжительном визите Билли. К концу она и думать забыла о холодности Страйка. В самом деле, он общался с ней в точности как год назад.

– С головой совсем не дружит, – говорил Страйк, уставившись в чистое небо за окном. – Может, даже психопат.

– И тем не менее…

– Это понятно. – Он взял со стола блокнот, из которого Билли вырвал лист с недописанным адресом, и стал рассеянно вертеть его в свободной руке. – Вопрос в другом: он не в себе – и потому считает, что видел, как некто задушил ребенка? Или: он не в себе и при этом видел, как некто задушил ребенка?

Некоторое время оба молчали. Каждый прокручивал в памяти рассказ Билли, зная, что другой занят тем же. Это краткое совместное размышление было прервано внезапным появлением кокер-спаниеля, который незаметно для Робин подкрался из розовых кустов и без предупреждения ткнулся холодным носом в ее голое колено. Она вскрикнула.

– Что там?

– Да ничего… тут собака.

– А ты где?

– На кладбище.

– То есть? По какому поводу?

– Просто исследую местность. Ладно, пойду я, – сказала Робин, поднимаясь со скамьи. – Дома еще не вся мебель собрана.

– Ну давай, – сказал Страйк, возвращаясь к своей обычной скупой манере разговора. – До субботы.

– Простите великодушно, – обратился к Робин, убиравшей в сумочку телефон, престарелый хозяин кокер-спаниеля. – Вы боитесь собак?

– Нисколько, – улыбнулась Робин, поглаживая кокера по мягкой золотистой шерсти. – Он застал меня врасплох, вот и все.

Она пошла назад мимо гигантских черепов в сторону своего нового дома. Все ее мысли занимал Билли, которого Страйк описал настолько убедительно, что у Робин сложилось впечатление, будто она и сама повстречала его вживую.

Пребывая в глубокой задумчивости, она впервые за эту неделю забыла посмотреть вверх, когда поравнялась с пабом «Белый лебедь». На углу здания, высоко от земли красовался резной лебедь, который всякий раз напоминал Робин о дне ее свадьбы, не задавшемся с самого начала.

В шести с половиной милях от нее Страйк положил мобильник на письменный стол и закурил. Внимание Робин к рассказанной им истории грело душу, особенно после той головомойки, которую он получил из-за бегства Билли. Двое полицейских, прибывших через полчаса по вызову Денизы, с нескрываемым азартом ухватились за возможность прижать к ногтю знаменитого Корморана Страйка и долго распекали его за то, что он не сумел заполучить ни полное имя, ни адрес предполагаемого психа – Билли.

Косые лучи предзакатного солнца падали на блокнот, высвечивая еле заметные вмятины. Страйк загасил сигарету в пепельнице, некогда украденной из бара в Германии, и, взяв блокнот со стола, принялся наклонять его под разными углами, чтобы разобрать буквы уничтоженной записи, а потом протянул руку за карандашом и легонько заштриховал страницу. Из неряшливых прописных букв сложилось: «Шарлемонт-роуд». Название этой улицы было написано с более сильным нажимом, чем номер дома и квартиры. Рядом проступило нечто похожее либо на пятерку, либо на неоконченную восьмерку, но величина пробела наводила на мысль о еще одной цифре – ну или о букве.