Страйк замедлил шаг. К убогой, облупленной белой двери был прикноплен надорванный лист формата A4. Еле ощутимое, но знакомое покалывание интереса, которое он никогда бы не удостоил звания «предчувствие», толкнуло Страйка к этой бумажке.

На ней от руки было написано:

Собрание в 19:30 переносится из паба в культурный центр «Колодец» на Викеридж-лейн – в конце улицы налево.

Джимми Найт

Пальцем приподняв объявление, Страйк убедился, что номер дома оканчивается на цифру пять, отпустил бумажку и отошел в сторону, чтобы заглянуть в пыльное окно первого этажа.

Для защиты от солнечного света к раме крепилась ветхая простыня, но краешек ее отошел. Высокий рост позволил Страйку заглянуть внутрь и разглядеть часть пустой комнаты: разложенный диван-кровать с заляпанным одеялом, ворох одежды в углу и переносной телевизор, водруженный на картонную коробку. Ковер скрывали многочисленные пивные жестянки и полные до краев пепельницы. Это зрелище вселяло надежду. Вернувшись к облупленной белой двери, Страйк постучал мощным кулаком.

На стук никто не вышел; в доме не ощущалось никакого движения.

Страйк еще раз сверился с запиской на двери, чтобы тут же отправиться по указанному адресу. Свернув налево к Викеридж-лейн, он увидел культурный центр, на котором отчетливо выделялось светящееся плексигласовое название «Колодец».

Прямо у стеклянной двери раздавал листовки седеющий бородач в картузе и линялой футболке с портретом Че Гевары. На приближающегося Страйка он уставился с недоверием. Хотя и без галстука, тот был в итальянском костюме, который создавал впечатление официальности. Когда стало ясно, что Страйк направляется прямиком в культурный центр, агитатор сделал шаг в сторону, загораживая вход.

– Знаю, что опоздал, – буркнул Страйк, умело изобразив досаду, – но какого черта изменять место сбора в самую последнюю минуту?

Бородач в картузе, похоже, смешался от самоуверенности или габаритов незнакомца, а скорее, от того и от другого вместе, но тем не менее почувствовал, что капитуляция перед костюмчиком будет ниже его достоинства.

– Кого вы представляете?

Страйк успел пробежать глазами крупный заголовок на листовках, прижатых к груди агитатора: «ИНАКОМЫСЛИЕ – НЕПОВИНОВЕНИЕ – РАЗРУШЕНИЕ», а ниже – необъяснимый подзаголовок: «ЗЕМЕЛЬНЫЕ УЧАСТКИ». Текст сопровождался нехитрым изображением пятерки жирных капиталистов, сигарным дымом выпускающих олимпийские кольца.

– Моего отца, – сказал Страйк. – Он очень переживает, что его участок собираются забетонировать.

– А-а, – сказал бородатый агитатор и сделал шаг в сторону.

Вытащив из его руки листовку, Страйк вошел в здание.

В пределах видимости оказалась только седенькая старушка вест-индского происхождения, которая заглядывала в приоткрытую внутреннюю дверь. Из помещения за дверью доносился одинокий женский голос. Слов было не разобрать, но общий тон предполагал гневную тираду. Спиной чувствуя постороннее присутствие, старушка обернулась. По всей вероятности, явившийся в костюме Страйк произвел на нее должное впечатление, не то что на бородача-агитатора.

– Вы из Олимпийского движения? – прошептала она.

– Нет, – сказал Страйк. – Просто заинтересовался.

Она открыла дверь пошире, чтобы пропустить его в зал.

На пластмассовых стульях сидело человек сорок. Страйк занял ближайшее свободное место и просканировал затылки сидящих перед ним слушателей, пытаясь обнаружить длинные, спутанные лохмы Билли.

Впереди был установлен стол президиума. Сейчас перед ним шагала туда-сюда молодая женщина, обращаясь к присутствующим. Ее волосы были выкрашены в тот же ярко-рыжий оттенок, что и у Коко, – ту Страйк один раз уложил в постель, а потом не знал, как отфутболить. Докладчица высказывалась цепочкой обрывочных фраз, время от времени путаясь в придаточных и забывая косить под кокни.

– …подумать о сквоттерах и художниках, которые все… а их колония ничем себя не запятнала, да, а тут эти приперлись с какими-то бумагами на зажимках и такие: выметайтесь отсюда, а то хуже будет, и это еще цветочки, тут деспотические законы, это же троянский конь… просто какая-то организованная травля.