Это расследование ставило его в тупик. С одной стороны, он впервые взялся за такое дело о шантаже, в котором клиент – шантажируемый – помалкивает о своих деяниях. А с другой стороны, не преминул указать себе Страйк, не каждый день к его услугам прибегали члены правительства. Да и не каждый день к нему в приемную врывался парень, пусть даже псих, чтобы заявить о виденном воочию детоубийстве; впрочем, с тех пор как пресса раструбила об агентстве, туда потянулось множество всякого рода странных, неуравновешенных личностей, и «коробки для шизы», как Страйк, невзирая на протесты Робин, называл архивы писем от такой публики, занимали уже больше половины конторского шкафа. Теперь, как никогда, Страйка занимала связь между задушенным младенцем и делом о шантаже Чизуэлла, хотя связь эта на первый взгляд была очевидной: она коренилась в родстве двух братьев, Джимми и Билли. Но теперь некто (Страйк, полагаясь на отчет Робин, все более склонялся к тому, что это был Джимми) вознамерился привязать рассказанную Билли историю к Чизуэллу, хотя дело о шантаже, которое, собственно, и привело Чизуэлла к Страйку, не могло быть сопряжено с детоубийством напрямую – иначе Герайнт Уинн сразу побежал бы в полицию. Как кончик языка сам собой тянется к болячкам во рту, так и мысли Страйка без конца обращались к братьям Найт: к харизматичному, лихому краснобаю и красавцу Джимми, бесшабашному авантюристу, и к запуганному, немытому, бесспорно нездоровому Билли, одержимому неким воспоминанием – возможно, далеким от реальности, но от того не менее жутким.

«Перед такой смертью из них льет моча».

Из кого «из них»? Страйку опять послышался голос Билли Найта:

«Завернули в розовое одеяльце, да и закопали в ложбине у папиного дома. Но потом сказали, что это мальчик был…»

Клиент особо подчеркнул, что расследование должно вестись в пределах Лондона, вдали от Оксфордшира.

Прочтя название станции, от которой только что отъехал его поезд, Страйк почему-то вспомнил, как смущалась Робин, упоминая Рафаэля Чизуэлла. Он зевнул, опять достал мобильный и успел погуглить младшего отпрыска своего клиента, разглядывая многочисленные фотографии, изображавшие этого хлыща у входа в суд, куда он был вызван по обвинению в убийстве.

Чем дальше, тем больше в нем закипала неприязнь к молодому красавчику в темном костюме. Мало того что он смахивал на манекенщика-итальяшку и ничем не напоминал англичанина, так еще в душе Страйка зрело скрытое отторжение, вызванное классовыми и личными причинами. Рафаэль относился к тому же типу людей, что и Джейго Росс, за которого выскочила Шарлотта: этот заносчивый щеголь, получивший дорогостоящее образование, смело мог рассчитывать, что его будут защищать лучшие адвокаты, а судьи при любом раскладе посмотрят на его грешки сквозь пальцы, потому как он – точная копия их родных сыновей.

Поезд тронулся дальше, и Страйк, пропустивший пересадку, сунул телефон в карман, сложил руки на груди и устремил невидящий взгляд в то же темное окно, чтобы только выбросить из головы эту неудобную мысль, но она, будто настырная голодная собака, не оставляла его в покое.

Раньше он как-то не отдавал себе отчета, что Робин может заинтересоваться каким-нибудь другим мужчиной, кроме Мэтью, – не считая, естественно, того случая на ступенях, после ее венчания, когда на один быстротечный миг…

В злобе отшвырнув эту прилипчивую мысль, он заставил себя вернуться к запутанному казусу с министром, раненой лошадью и зарытым в ложбине младенческим тельцем в розовом одеяле.

– Почему ты крутишься как белка в колесе, а мне нефиг делать? – около полудня обратился Рафаэль к Робин.

Она только что дошла вслед за Герайнтом до Порткаллис-Хауса^[23] и успела вернуться. Даже издалека ей было видно, как вежливые улыбки на лицах встречных молодых женщин, с которыми он здоровался, сменялись неприязненными гримасами у него за спиной. Герайнт вошел в зал заседаний на втором этаже, и Робин не оставалось ничего другого, как вернуться в офис Иззи. На подходе к кабинету Герайнта она понадеялась проскользнуть внутрь, чтобы забрать второе подслушивающее устройство, но через открытую дверь увидела сидящего за компьютером Аамира.

– Рафф, мальчик мой, через минуту я тебя загружу работой, – бросила сбившаяся с ног Иззи, барабаня по клавиатуре. – Только вот это закончу, для председательницы местной партийной организации. Сейчас папа зайдет – подпишет.

Она бросила загнанный взгляд на брата, который, развалившись в кресле, закатал рукава, ослабил галстук и вытянул перед собой длинные ноги; на шее у него болтался картонный разовый пропуск.

– Может, ты пока выйдешь на террасу кофейку попить? – предложила ему Иззи.

Робин понимала: Иззи не хочет, чтобы Чизуэлл видел, как бездельничает сын.

– Пошли кофе пить, Венеция? – позвал Рафаэль.

– Не могу, – сказала Робин. – Дел по горло.

Вентилятор на столе у Иззи развернулся в сторону Робин, и та пару секунд наслаждалась прохладным ветерком. Тюлевая занавеска туманила чудесный июньский день. За окном на террасе мерцающими привидениями двигались обезглавленные оконной рамой парламентарии. В захламленном кабинете было душно. Робин пришла в коттоновом платье, убрала волосы в «конский хвост» и тем не менее, изображая бурную деятельность, то и дело вытирала пот с верхней губы тыльной стороной ладони.