Страйк вернулся в тесную мансарду на Денмарк-стрит только через шесть дней – в пятницу утром. К дому номер двадцать четыре он подходил на костылях, с подколотой брючиной, неся протез в переброшенной через плечо сумке и распугивая своим выражением лица всех, кто исподволь бросал на него сочувственные взгляды.

За медицинской помощью он так и не обратился. С помощью таксиста, получившего щедрые чаевые, Лорелея взволокла Страйка к себе в квартиру и сразу набрала номер ближайшей частной практики, но врач стал требовать, чтобы больной сам явился к нему в кабинет.

– Как вы это себе представляете: я должен к вам на одной ноге прискакать? – резко бросил Страйк, когда Лорелея передала ему трубку. – Сомнений нет, у меня разрыв сухожилия. Порядок я знаю, не первый год замужем: покой, лед и прочая хрень.

В нарушение собственного правила – не оставаться у женщины более чем на одну ночь – ему пришлось провести у Лорелеи четыре полных дня и пять ночей. Теперь он об этом сожалел, но разве у него был выбор? Он оказался, как говаривал Чизуэлл, там, где a fronte praecipitium, a tergo lupi. В субботу вечером они с Лорелеей планировали вместе поужинать. Страйк предпочел не искать надуманный предлог, а открыть ей правду и вынужденно принял ее помощь. Задним числом он раскаивался, что не позвонил старинным друзьям, Нику с Илсой, или даже Штырю, но было уже поздно. Он влип.

Под бременем своей несправедливости и неблагодарности Страйк злился еще больше, когда с сумкой через плечо еле-еле полз вверх по лестнице. Хотя отдых у Лорелеи был кое в чем не лишен приятности, все настроение отравили события вечера субботы, которые произошли исключительно по его вине. Он сам допустил такой поворот событий, притом что после расставания с Шарлоттой всячески старался избегать подобных ситуаций. А тут расслабился, пил одну чашку чая за другой, уплетал домашнюю еду, принимал телячьи нежности – и доигрался: минувшей ночью, в темноте, его голую грудь обожгло шепотом: «Я люблю тебя».

Морщась от тех усилий, которые потребовались для подъема по лестнице на костылях, Страйк отпер дверь и почти ввалился в кухню, совмещенную с гостиной. Захлопнув входную дверь, он уронил сумку на пол, добрался до компактного стула, придвинутого к столу с пластиковым покрытием, и отшвырнул костыли. Наконец-то он оказался дома, в одиночестве, хотя и слабо представлял, как будет в таком состоянии управляться с домашними делами. Не следовало, конечно, там задерживаться, но к слежке он все равно был непригоден, да к тому же испытывал огромные неудобства и потому счел за лучшее на пару дней угнездиться, задрав ногу на большой квадратный пуф, в уютном мягком кресле, чтобы бесперебойно инструктировать по телефону Барклая и Робин, а между делом подкрепляться отменными блюдами и напитками Лорелеи.

Страйк закурил и мысленно перебрал всех женщин, которые были у него после Шарлотты. Первая: Кьяра Паркер, роскошная подруга на одну ночь; никаких сожалений ни с той ни с другой стороны. Примерно через месяц после раскрытия дела Лэндри пресса сделала Страйка знаменитостью; тогда-то ему и позвонила Кьяра. В воображении манекенщицы он возвысился от случайного эпизода до потенциального бойфренда, но дальнейшие отношения Страйк пресек: его не устраивали возлюбленные, желавшие с ним фотографироваться, – это вредило его роду занятий.

Второй стала Нина, сотрудница издательства, которую он использовал для дела – как источник информации. Эта девушка ему нравилась, но, как он понял задним числом, не до такой степени, чтобы относиться к ней с должным вниманием. У Нины осталась на него обида. Гордиться тут нечем, но и ворочаться ночами без сна тоже не стоило.

Третья, Элин, была совсем другой: красивая, а главное – удобная; по этой причине он и валандался с ней довольно долго. В тот период у нее тянулся бракоразводный процесс, обещавший ей в случае благоприятного исхода безбедное существование, и она, так же как и Страйк, была совершенно не заинтересована выставлять напоказ их отношения. Этот роман продлился с полгода, но потом Страйк за ужином выплеснул на нее в ресторане бокал вина и ушел. Впоследствии он, конечно, позвонил, чтобы извиниться, но Элин сказала, чтобы он катился куда подальше. Учитывая, что он прилюдно унизил ее в «Ле Гавроше», да еще и выставил на деньги, предоставив ей самой оплачивать солидный счет за химчистку, ему показалось дурным тоном ответить: «Надо же, я как раз хотел послать тебя в том же направлении».

После Элин была Коко – о ней лучше не вспоминать, а теперь вот – Лорелея. К этой он относился лучше, чем ко всем ее предшественницам, а потому огорчился, услышав именно от нее: «Я тебя люблю».