– А смысл? – удивилась моему вопросу Настя. – «Кукурузник» можно в любом поле посадить, даже если мотор заглохнет, а мы летаем редко когда выше двухсот метров, обычно даже ниже. Какой тут парашют?

Кабинеты в местных «Сандунах» и вправду оказались отличными. Вполне просторная парилка, где вдвоем так вообще раздолье было, достаточно большой предбанник с обеденным столом и лавками вокруг – и здоровенная бадья с проточной ледяной водой, такой, что дыхание перехватывает, как нырнешь: баня расположилась прямо над артезианской скважиной. Что еще нужно для полного счастья?

Счастье, хоть и не полное, а очень даже стройное, сидело напротив, завернутое в простыню до подмышек и откинув назад мокрые волосы, и попивало чай, причем не простой, а какой-то местный, банный, с травяным сбором, не помню уж для какой целебной цели предназначенным. Но был он вкусный, пах летним лугом, и его аромат примешивался к запахам распаренных веников и мокрого дерева.

– Ну как тебе? – спросила Настя, блаженно откинувшись назад, на грубые дерюжные подушки.

– Баня-то? – уточнил я. – Да офигительно, все как надо. А то уже бояться начал, что в ближайшие лет триста в нормальную парилку сходить не смогу.

Дело было уже совсем к вечеру, отдыхали мы здесь уже долго, несколько часов, и уходить совершенно никакого желания не было. Впрочем, нас отсюда никто и не гнал, баня до полуночи работала, а до этой самой полуночи было еще далеко.

– Да я не о бане – о полете, – засмеялась Настя, поправив меня. – Как тебе?

– Если честно, то здорово до обалдения, – сказал я, ни на миллиметр не покривив душой: летать мне и вправду понравилось, даже обидно стало, когда самолет подрулил к ангару, подырчал мотором пару минут на малых оборотах и затих.

– Это хорошо! – решительно одобрила она. – Если очень нравится – летать будешь точно, в смысле – хорошо летать, не абы как. Лучший показатель – если от полета кайфуешь, то сам полет чувствуешь, а это необходимое качество.

– Ну ты скажи…– вроде как поразился я.

– Не ехидничай, а то чаем плесну, – сказала она, качнув в мою сторону кружкой. – В драку лезть – вставать лень, растащило что-то меня после парилки.

– А я сейчас еще разок схожу, – подумав, решительно заявил я. – Я тут давно так не прогревался – кажется, что до самого спинного мозга проняло. Благодать.

– Это точно: тут как осень, так и я вечно зябну, – согласилась она. – Кругом холодно, все мокрое, везде сквозняки, вещи сохнуть не успевают… Хорошо, что хоть окна заклеили, в квартире тепло стало, вроде как оазис, но все равно так вот прогреться… блаженство настоящее.

Она потянулась по-кошачьи, переплетя пальцы и вытянув руки над головой так, что локти в обратную сторону перегнулись, а простыня сначала угрожающе натянулась на груди, а потом вдруг свалилась вниз, подобно театральному занавесу, открывая все самое интересное. Она не смутилась, а просто поднялась, сбросив с себя влажную ткань окончательно, и сказала:

– Будем считать, что это знак: я тоже еще разок схожу.

И с этими словами начала заматывать полотенцем волосы.

Дверь парилки распахнулась, выбросив в предбанник волну блаженного жара, в который мы и вошли. Ведро с водой, из которого торчали два веника, стояло на печи, распространяя запах запаренного дуба. Зачерпнув оттуда воды в ковшик, поддал на каменку, злобно зашипевшую и вбросившую такой клуб горячего пара, что я даже зажмурился, а уши обожгло.

– Осторожней! – взвизгнула Настя, приседая и прикрывая лицо руками.

– Фигня война, главное – маневр, – сказал я, разгоняя пар сложенной пополам простыней.

Жар стал куда равномерней, мягко обволакивая все тело. Вытащив веники из ведра, я встряхнул ими, сбрасывая воду, и сказал:

– Ложись на полок, парить буду. Мастер-класс банного дела, причем совершенно бесплатно. Ну разве что ночью натурой рассчитаешься.

– Это аж ночи ждать? – вроде как возмутилась она, вытягиваясь на полке. – А не отходя от кассы нельзя?

– Не, никак, а то третий вмешается.

– Это кто?

– Да есть такой, кондратий, приходит часто к тем, кто в парилках резвится интимно.

– Вот оно что-о…– протянула она. – Ну тогда ладно, подожду немного.

Тяжелый влажный веник с сочным мягким шлепком упал ей на спину. А затем второй присоединился к нему, шлепнув рядом. Вот так, и ее попарю, и сам жару нахватаюсь – парильщик его даже больше получает.

Веники гоняли волны жары, сбитые с веток листья прилипали к Настиной коже, разгоряченной и раскрасневшейся, дубовый дух становился все крепче и крепче, буквально заполняя собой легкие, пот лил в три ручья, заливая глаза, заставляя жалеть о том, что не запасся войлочной шляпой-брылем. Пару раз я еще поддавал пару, превращая парилку в компактный филиал то ли ада, то ли рая, это уж кому как и с какой точки смотреть. По мне, так и самый рай – люблю я это дело так, что никаких сил нет.