— А что мы? — выставляет перед собой руки открытыми ладонями вперёд старший в паре. — Наше дело — следить, чтобы семена, бобы в карманах не осели. Если спросите, кто лешего вчера бил? Да — Идущие били.

Я медленно бочком смещаюсь к краю толпы. Если броситься к лешему, пока все заняты спором, и развалить его клинком на две части…

— Да сказано же вам, — рычит Рысин. — Неважно, кто зверя бить начал. Важно, кто закончит.

Вот я сейчас и закончу.

— Всё! Достал! — ревёт Сёпа. — Прочь с дороги! Или к йоку смету!

Разъярённый Метла надвигается на барона. Сепан сегодня потерял друга. Он может наделать глупостей. Надо ускоряться.

— Куда лезешь, мелкий! — хватает меня за руку безымянный из чужого отряда, когда я, подобравшись почти к самому краю их строя, уже было собрался бросаться к лешему.

— Сметёшь⁈ — рявкает барон и вскидывает перед собой руки.

Не успел… Началось!

Сепана, а вместе с ним и нескольких находившихся к нему ближе всех безымянных из наших, отбрасывает назад волной воздуха. Рысин, он — ветродуй. Его дар всем известен. Неужели Метла это сделал специально? Нарочно довёл вспыльчивого барона до белого каления?

— Что творишь⁈ — орёт кто-то из наших.

— Стойте! Нет! Всех, проливших кровь — на арену!

И, слава Единому, крик глядуна люди слышат. Оружие, как поднялось, так и опускается тут же.

Но Сёпе не нужно оружие. Я не прав — тут нет умысла. Нам сейчас бы давить на преступника, ударившего даром по братьям, но Метла вместо этого подскакивает с земли, куда рухнул, и бросается на обидчика.

Миг — и он подлетает к барону. Ни копья, ни топора в руках нет. Да они ему и не нужны. Попытавшегося ударить противника кулаком Рысина — видно, дядька сам испугался того, что свершил, и решил больше даром не бить — как Метла и обещал, сносит с ног.

Тут полёт ещё лучше, чем прежний. Призвавший дар Сёпа толчком рук в грудь обидчика отбрасывает барона на полдюжины саженей. Кувыркаясь, тот несётся назад. Проломившись сквозь своих, пролетает над лешим и врезается в тот самый коряжник, куда хотел удрать зверь.

— Это наша добыча! — ревёт разъярённый Сепан.

И несогласных с ним нет. Совсем нет.

Тот, что был, висит кровоточащим куском мяса на ветке, торчащей обломком из кучи коряг. Нанизался, как поросёнок на вертел. Он мёртв.

Ёженьки… И что теперь будет?

Я знаю что. Тут без шансов.

Четыре семени и двадцать восемь бобов — вот цена одной потерянной жизни и одной загубленной. С того света не возвращаются никогда, с арены почти никогда. И это я ещё не считаю троих наших товарищей, погибших вчера в битве с лешим. Вопрос — стоило ли оно того? Ответ — нет. Точно нет.

Когда, вскрыв проклятого зверя, мы вместе со Вступившими вернулись в полис, Сепан сразу же пошёл к капитану. Не знаю, о чём они говорили — кроме Метлы были там лишь один представитель второго отряда и глядуны из обоих, как непредвзятые свидетели произошедшего — но обратно мой друг уже не вернулся. Позже нам сообщили, что прямо из кабинета Абоса Сепана забрала стража. Иного никто и не ждал. Убить человека даром — только для лорда простительно. Отправили Метлу на арену. Обоих друзей я за день потерял. Арена, оно — та же смерть, только на время отложенная.

Будешь биться на ней с другими преступниками, развлекая знать, пока тебя не убьют. Как устроено всё там в подробностях мне неизвестно. Знаю только, что возвращаются назад единицы. Чтобы заслужить прощение, вроде как, нужно добиться победы в каком-то турнире, что сложно безмерно. Но шанс есть, как бы не был он мал, так что Сёпу оплакивать я не намерен.

А вот Лима в казарме мы помянули. Не выпивкой — словом. У безымянных так принято, товарищ погиб — говорим о нём вечером. Хоть в походе застала ночь, хоть за стенами, а проводить человека — святое. Вспоминаем, каким он был, чем нам нравился. И про ушедшего только хорошее. Вчера нескольких ребят поминали за раз, сегодня один из нас отбыл к Единому, но добрых слов Лим собрал даже больше, чем те безымянные. И понятно — погибшие вчера все из новеньких, а Кожемяка с отрядом два месяца.

Прощай, друг. Я тебя не забуду. Надеюсь… Смерть здесь так часта, что не успеваешь к кому привязаться, как его уже нет. Друзей заводить в Архе — только лишняя боль. Может и правы те, кто стараются ни с кем не сближаться?

Вон, Домовиха по мужу не сильно печалится — видать, тот силком держал бабу в семье — а после смерти его никого привечать не спешит. Хотя девка видная — статью княжна. Матвей тогда сразу сказал всем, что кто станет неволить, без хозяйства останется. По любви если только. Но тут проще гроши скопить и снести в дом услады, чем добиться взаимности. Пытавшиеся давно отказались от этой затеи. Домовиха — товарищ и воин. Не баба.