— Вот именно. Не бойтесь пробовать. Возможно, что-то у вас не получится сразу или не получится вообще. Не каждый осилит сонет «под Шекспира» или подражание «Илиаде». Но самое главное — пробовать. Потому что если вы плотно въедете в колею и будете по ней двигаться, перестроиться будет очень сложно. И вы закостенеете. А для поэта это страшно, потому что стихи — живые. У меня все, кто следующий?

— Я.

С решимостью ледокола, продирающегося сквозь вечную мерзлоту, на импровизированную трибуну направилась Юри. Правда, с каждым шагом ее решимость падала, и в итоге на честную публику взирало робкое, застенчивое существо.

— Это произведение я…я на…назвала «Т-тень багрового ока».

Да уж, судя по тому, как тихо и сбивчиво она начинает читать, я понимаю, что на фестивале Юри будет трудно. Очень трудно. Моника же не может этого не понимать, правда? Бедолагу сейчас инсульт жахнет, сосуд какой-нибудь в голове лопнет от напряга, и кранты. Нельзя так над человеком измываться. Юри честно старается, но каждая запинка словно пригибает ее к земле. Несмотря на свет, проникающий из окна, ее бледное, похожее на маску лицо, кажется почти потусторонним.

(почти как тогда в кошмаре)

Но сейчас мне не страшно. Вот совсем ни капельки. Мне ее жалко. Наверняка очень хреново каждый божий день воевать со своим мозгом, впадающим в «синий экран смерти» по любому поводу, даже самому пустячному. Без поддержки никуда, пропадешь. Кажется, главный перс говорил, что она во время чтения собственных стихов преображалась, становилась уверенной и все дела… Одно из двух: либо мне другая Юри досталась, либо он жопой смотрел. И я склоняюсь ко второму варианту.

— Юри, не бойся, — сказал я тихо, когда она в очередной раз неловко замерла, вспоминая слова собственной поэмы, — все хорошо. Мы с тобой. Дыши.

— Я н-не м-могу, — выдавила она, — д-даже т-так не м-могу, а что будет на ф-фестивале? В школе хватает ребят, к-которые…

— Если хоть кто-нибудь пикнет, пожалеет, что вообще из кровати выбрался утром, — пообещала Нацуки.

— Вот-вот, — добавил я.

— Они будут смеяться… — продолжала сокрушаться Юри.

— Никто не будет смеяться над тобой, — заверила Моника.

— Откуда т-ты знаешь?

Сейчас она смотрела на предводительницу нашего клуба с такой надеждой, с какой мой батя билеты в лотерее «Столото» каждый Новый Год проверяет.

— Потому что если такой человек найдется, то поводов для веселья у него будет не очень много, — сказала Моника многозначительно.

Мы с Нацуки переглянулись. Поневоле вспомнилось то, какой чужой и холодной казалась Моника после выходки Саёри. В шутку, конечно, но я ж тогда не понял. А выглядело это чрезвычайно стремно, врать не буду.

— Давай, Юри, ты можешь, — подбодрила ее Саёри, — помнишь, как тогда, на третьем, что ли, собрании? Когда мы все читали любимые стихи. Ты выбрала что-то из Роберта Фриза…

— Ф-фроста, — Юри нервно сцепила руки в замок, — «Непройденный Путь».

— Ну да, его. У тебя так здорово получилось! Прочти свое точно так же, как то.

Кажется, рекомендация подействовала. На паре строк Юри продолжила заикаться-запинаться. Но по мере того, как стихотворение (а по объему оно было вполне себе… былинным) двигалось к кульминации, она будто сбрасывала всю тревогу, как шелуху. И в какой-то момент я действительно услышал

(и увидел)

какая наша тихоня на самом деле. Полагаю, все мы увидели. Сравнение, конечно, избитое, как наивный иностранец в спальном районе Барнаула, но это правда было как гусеница и бабочка. Сутулая, тихая, шугающаяся от всякого громкого звука гусеница — и бесстрашная, завораживающая, притягательная бабочка. Еще и голос такой низкий, очень сексуально звучит.

Наконец Юри добралась до финала и… вместо того, чтоб замереть в нерешительности, как это обычно с ней бывает, слегка поклонилась.

Сколько угодно можно обзывать меня симпом, но я поаплодировал. Девочки почти сразу присоединились. Да, не очень громко получилось, но ведь нас было всего-то четверо. Юри, побагровевшая, как свежая свекла, побрела на свое место. Выглядела она просто выжатой.

Дальше все пошло гораздо проще, без экцессов и ПРЕВОЗМОГАНИЯ. Саёри прочитала славную вещицу под названием «Моя лужайка». Конечно, лужайка в стихе была метафорическая, но я все равно думал, а не пасется ли там Мистер Корова? Должен же этот реальный бык что-то жрать время от времени. Работенка-то у него не сахар, за вредность молоко можно давать.

Саёри мы тоже похлопали, пусть и пожиже. Но она не обиделась. Все-таки понимала, что кульминация сегодняшнего собрания уже позади.

(твоя-то кульминация чуть не случилась уже в кладовке, лол)

Заткнись хоть на пять минут, мозг, а? Дай нашего кролика «Дюраселл» послушать. Кролик тем временем выскочил в центр комнаты, оглядел нас исподлобья и поинтересовался:

— Что это вы так на меня пялитесь?

— Ну так ты же выступаешь, — ответила Саёри.