Нацуки только хмыкнула и начала читать. Не помню, назвала она как-нибудь свой стишок или нет, но получился он… миленьким (она бы убила меня за такую характеристику, точно укокошила бы на месте). Но из песни слов не выкинешь — ритм такой прыгучий, подбор слов очень в… ее духе. Хорошая работа, полагаю, тем, кто не задрот в поэзии, очень даже зайдет. Похлопали и ей.

— Вот и все, — подытожила Моника, — страшно было? Не говорите «да», не поверю! Ребята, каждый из вас сегодня проявил себя, и поэтому я безо всяких шуток вами горжусь. Мы очень-очень разные, и это хорошо. Как кусочки головоломки, мы дополняем сильные стороны друг друга и прикрываем слабые. По-моему, лучшего и желать нельзя, правда?

Мы дружно согласились. Монику выказанное единодушие очень порадовало.

— Тогда превосходно! Завтра на заседании обсудим дальнейшую подготовку к фестивалю. Дело найдется для всех, поэтому быть обязательно! Я смотрю на тебя, Гару… — она прищурилась.

Да я тоже на тебя смотрю. А хотел бы не только смотреть…

— Приду, никуда не денусь, — проворчал я.

Моника просияла.

— Тогда на сегодня заканчиваем! Всем хорошего вечера, ребята, отдыхайте.

Дважды повторять не надо. Наскоро поскидав свои пожитки в сумку, я направился к дверям, когда сзади вдруг окликнули:

— Гару, стой!

Я повернулся. Передо мной стояла Нацуки. Отчего-то она старалась не смотреть на меня и выглядела растерянной. К груди (или тому, что на ее месте было) она обеими руками прижимала томик манги.

— Я, наверное, ерунду сказанула… ну, про то, что ты изврат и все такое. Не думай, что я какая-нибудь на всю голову пришибленная, потому что чел вроде приличный и выручил меня сегодня очень… в общем, вот.

Она протянула мне свою ношу. «Девочки Парфе, том второй». Милота. Вот, Гарик, ты и ее маленькое сердце канареечное чуток растопил. Ну не то чтобы растопил, так, лед обстучал малясь. Работы еще непочатый край.

— Можешь читать, когда тебе удобно, — милостиво разрешила Нацуки, — только учти, завтра уже третий том читать будем, поэтому будь добр найти время!

Взаимоисключающие параграфы во всей красе!

(а ведь у тебя еще книжка Юри нетронутая лежит. сегодня ночью не спишь)

— Спасибо, Нацуки, — улыбнулся я, — теперь будет чем заняться вечером.

Она пихнула меня локтем.

— Ну конечно, не все ж порнуху в интернете смотреть! Ой, кстати, — рассеянность усилилась, — ты не мог бы… эм… снова коробку поставить туда, откуда ее снял?

— Не вопрос, — отозвался я.

И даже не стал ее поддевать. Растешь над собой, Игорян, ох растешь.

Деловитым, быстрым шагом я прошел к дальней парте, где стояла манга Нацуки и подхватил коробку. Мышцы отозвались тупой болью — натрудил уже сегодня, видимо. Надеясь, что не выгляжу так, будто нахожусь на пороге смерти, я поплелся в кладовку. Почему-то боль в спине и руках не притупилась, как иногда бывает, когда привыкаешь к весу. Напротив, упорно ползла вверх, к шее и затылку. А когда я переступил порог кладовки

(Гару, это совсем не по сценарию)

разорвалась оглушительной серебристой вспышкой. Я застонал и повалился навзничь, роняя коробку и сшибая все вокруг. На пол полетели книги, раздался жалобный и тонкий звон. Картинка стала блекнуть, замыливаться, и перед тем, как провалиться в никуда, я увидел расколотую чашку из сервиза Юри.

Обычно говорят, что перед тем, как помереть и отправиться в ад (а именно там и место всем нам, будем честны), человек видит свет в конце тоннеля. Я никакого света не видал. Штирлиц погасил, что ли?

И вообще, если подумать, вокруг не было ничего. Только вязкая чернота. Чувствовал себя волнистым попугайчиком в клетке. У меня в детстве был такой, мамка за четыреста пятьдесят рублей на рынке купила. Славный парень, очень жизнерадостный. Впрочем, его веселый нрав выходил всей семье боком — орать птичка могла сутки напролет, если ее не накрыть к вечеру чем-нибудь темным и плотным.

Сейчас я сам понял, что это не очень-то кайфово. Сорян, Аркадий, был не прав, зря на тебя быковал. Поначалу решил просто лежать в этой пустоте и ждать, пока видео со звуком подключат обратно. Но уже минут через пять (семь? десять? может, вообще доли секунды?) меня начало одолевать мощнейшее ощущение дереала. Непривычное ощущение. Наверное, странно, но за все время в новом мире оно почти меня не беспокоило. Хотя должно было! Ведь головой-то понимаешь, что всех этих сложных, многогранных личностей вокруг меня когда-то нарисовал какой-нибудь бородатый хиккан. За чашку кофе и пару хот-догов. Или беляшей. Вроде бы кто-то из артеров ДДЛК был русским…

Кажется, опять не в ту степь понесло. Разум бунтует, пытается создать что-то в пустоте. Как-то читал про всякие эксперименты с сенсорной депривацией, когда поехавшие «ученые» ставили опыты. Что-то с половинками мячиков для пинг-понга на глаза и белым шумом, уже точно не помню.