— Зачем это им? — нахмурился он.

— Мало ли? — пожал плечами я. — Разделяй и властвуй, говорят иезуиты.

Царь переглянулся с дедом.

— Ни хрена себе он глаголет, — покачал головой царь.

— Сам стою и охреневаю, — сказал дед.

Я подумал, не слишком ли я разбазлался? Хотя… Спросили — ответил, что думаю. Вроде всё правильно. Или я не должен про это знать? Про шпионов английских и голландских. И да… Откуда я это знаю? А если спросят? О! Спросили!

— Ты откуда про доглядчиков, то биш — шпигунов, знаешь? Встречал, где? Тятька твой с ними якшается? — вцепился мне в запястье царь.

— Нигде не видел, — сказал я, тихонько выворачивая свою руку через его большой палец и так освобождаясь от захвата.

Это получилось так легко, что Иван Васильевич с удивлением посмотрел на свай пустой кулак.

— Это как это? — спросил он.

— Что, как?

— Как ты выскользнул?

— Легко.

— Это я понимаю. Как? Покажи.

Я подал руку. Он схватил. Я осторожно провернул, и снова его пальцы сомкнулись в воздухе.

— Вот, бисова дитина, — сказал царь и скривился. — Вот жешь! Что это я всё на шляхетскую мову перехожу⁈ Негоже русскому царю балакать. Понаехали тут!

— Ещё они могут курганы старые грабить, — сказал я. — Там, в курганах, золота много, бают.

Царь снова переглянулся с Головиным.

— Да, что за отрок такой, здравомыслящий! Хоть записывай тебя в собеседники.

— Молод ещё. О садомии слухи пойдут, — тихо сказал дед.

— И то, верно.

Царь почесал задумчивости бороду.

— Так вместе приходите. Ты же всё одно ко мне заходишь и его бери.

— Государево дело, однако. Молод… Ещё проболтается. Я его плохо знаю.

— Всю семью вырежем, а с него кожу лоскутками срежем.

— Так… — вздрогнул голосом Головин. — Вроде, я его семья.

— Ты же сказал, батька его не отдал.

— Ах, да. Но всё одно, я в ответе буду.

— Будешь, — спокойно согласился Иван Васильевич. — И ответишь. Вот, что у него это, знаешь?

Царь ткнул пальцем в шахматную доску.

— Коробка с пчёлами и липовым цветом.

— Коробка? — царь так усмехнулся кривя рот, что у меня пробежали по телу мурашки. — С чёрными и белыми клетками? Где взял?

Он так вскрикнул, обращаясь ко мне, что я подпрыгнул на месте. И высоко, надо сказать, подпрыгнул.

— Ох, государь, спужал, — сказал я, закатив глаза. — Сам сделал, да не доделал. Счёты это будут.

— Какие-такие «счёты»? — спросил Иван Васильевич.

Он стоял, сурово сведя брови к самой переносице.

— Вот сюда вставлю спицы и надену на них бусины. Туда-сюда перекладывай и считай. Проволоку у кузнеца возьму, бусины выточу и… И всё. Не успел сегодня.

Царь взял коробку, покрутил, понюхал.

— Точно — свежесделанная. Морилкой и деревом пахнет. А клетки зачем белые и тёмные?

— Так красивее. Другого рисунка не придумал.

— Сам делал?

— С плотником. Я бусины точил на станке. Не доделал.

— На точильном станке, значит, можешь работать?

Царь вопросительно посмотрел на Головина. Тот развел руками и пожал плечами. Дескать, ведать не ведаю, откуда, что берётся у этого отрока. Я мысленно усмехнулся, думая, как бы не переборщить с умничанием. А то отправят ещё на исповедоведь со всеми вытекающими из неё последствиями.

— Сегодня научился. Плотник показал. Наука не мудрёная. Дави себе педаль, да точи резцом деталь.

Царь снова посмотрел на Головина.

— Плотник у меня — знатный рукодельник. Такие сундуки ладит, залюбуешься. Бражничает мал-мала, но не запойный.

— Понятно. Молодец, — похвалил он меня. — А про шахматы что-нибудь слышал?

Я отрицательно покрутил головой. Да так сильно покрутил, что у меня выперся вперёд пузырь рубахи с мешочком шашек, которые предательски зашуршали.

— Что это у тебя там? — подозрительно спросил Иван Васильевич, — ткнув меня в живот.

— Гороховая каша, небось…

— Я тебе дам, «гороховая каша». Шуршит у тебя там что?

Он приблизился и потрогал образовавшееся на рубахе «пузо».

— Достань-ка.

Я вздохнул и, снова начиная дрожать коленками, вытащил мешочек с шашками.

— Это недоделанные бусины, что на станке не доделал.

— Дай сюда!

Царь развязал верёвочку и вытащил двумя пальцами из мешочка деревянный кругляш величиной с ноготь большого пальца руки взрослого человека.

— О! Глянь-ка, Михал Петрович! Знаешь, что это?

— Как не знать, великий государь, — сказал и вздохнул Головин. — Даже слово выговорить боязно.

— А ты не боись, тут ушей нет.

— Боюсь, государь.

— Ну, так я скажу. Это «шашка». А какое у нас наказание играющим в шашки?