— Как же так, государь? — развёл руками Романов. — Ведь он первый противник твой? Они же поставят на трон Старицкого, когда ты в Слободу переберёшься.

— Я помазанник Божий и пока живой, трона царского им не видать. И за сей совет, что ты мне дал, спаси тебя Бог. Невозможно меня теперь развенчать и о том они знают. И осталось им только убить меня. А мы теперь знаем, что травят меня, так же. как и Настасью мою. С тех лет и травят. Ибо, и у меня, всё то, что ты написал, Фёдор, всё имеется. Особо с головой.

Данила Романович, ничего не понимая, переводил взгляд то на меня, то на царя

— Ты, Данила Романович, проведи сыск, но тихо-тихо. Не поднимая шума. В общем-то зачинщиков мы давно знаем, а потому и «верную тысячу» собрали, и в Слободу перебираемся.

— Так ты потому уже сейчас хочешь в Слободу перебраться, что заговор раскрыл?

— Заговор не раскрыл, но то, что Настасья не сама по себе чахнет — то есть правда. И то, что она перестанет слушаться лекарей, все о том узнают, и Шуйские подумают, что я их раскрыл, а значит, покуситься на меня могут бунтом.

Царь помолчал и продолжил.

— Завтра поедем с тобой в Москву, казну собирать. Распорядись, чтобы тут работы не останавливались.

— Оставлю за себя брата двоюродного.

— Василия? Хорошо. Ступай, распорядись про завтрашний отъезд.

— Так… С Адашевым почему так решил, государь?

— А потому, что он, в отличие от Шуйских, совсем не дурак, и может с ним в Москве порядок какой-никакой будет. Да и не очень-то они с ним ладят, Шуйские, Глинские, да Бельские. Вот пусть и останется в Москве. Перегрызутся про меж собой, так нам в радость.

— Ну, ежели так? — вздохнул, но нахмурился, Данила Романович и, поклонившись, вышел.

— Видишь, дела какие? — сказал царь, не глядя мне в глаза.– Обидеть легко можно… Всем не угодишь.

Я лишь покивал, соглашаясь.

— Так может и мне уголь твой пить? — переменил тему разговора Иван Васильевич.

— Конечно, государь. И не только уголь. Ещё травы пособираю, что ртуть выводят. Взвары сделаю. Вместе пить будем. Сколько ты, столько и я.

— Не пойму, откуда ты всё это знаешь? — покачал головой царь.

— Говорю, же, что запоминаю я всё легко. Всё, что грек рассказывал, всё помню. Мне интересно было его слушать, а ему хотелось кому-то рассказать.

— Так, где тот грек-то?

— А я не говорил разве? Преставился он прошлым летом.

— Ах, да! Говорил! Пошли к царице, проведаем, да с царевичем поговорим! Он на её половине обитает. Не хочет царица его от себя отпускать. Тебе место там посмотрим. На этой половине Ивановы палаты стоят пустыми и тебе бы тут место нашлось, а на женской половине всё мамками, да няньками занято.

— Я бы пока на твоей половине, государь, пожил. Пока мы с царевичем сойдёмся, может время пройти некоторое. А вдруг не по нраву я ему придусь? Учителей редко кто любит. Да и вбили уже ему репетиторы свои уставы. Переучивать труднее, чем сразу учить. Может не понравиться ему моя учёба.

— Мало ли что? Не понравится! Заставим! — посуровел Иван Васильевич.

— Насильно мил не будешь, государь. Ты против шёрстке гладишь, а другой кто погладит щенка по шёрстке, и щенок из другой руки есть станет, а твою руку укусит, когда вырастет. Ты же помнишь, как сам рос и бояре тебя гнобили и еды лишали?

Царь нахмурился и помрачнел.

— Ты откуда знаешь про бояр?

— Люди сказывали на торжище.

— Что сказывали?

— Что бояре тебя в детстве мучили и сейчас извести хотят.

— Так и сказывали?

— Так, государь.

— Схватить надо было! — гневно крикнул Иван Васильевич. — Почему не схватил⁈

Он поднял на меня руку, но увидев моё сжавшееся от страха детское тело, опомнился и поник плечами.

— Забываю, что отрок ты, а не зрелый муж. Больно складно речи ведёшь. Худо, что ты невелик годами.

— Может худо, а может и ладно.

— Ну, да. Никто не подумает, что ты мой советчик.

— Я, советчик? Да, Господь с тобой, Великий Государь. Какой из меня советчик? Да и что я могу посоветовать со своих невеликих годов? Что я видел? В науках — да, разумею, а в советах… Вон, про Адашева сказал, что он умный, а не знал, что он заговорщик и жаждет извести тебя, государь.

— Много жаждущих гибели моей. Как щенки ластятся, даже коих кормил с руки, а кусают, аки гады.

— Другие кормили лучше, государь.

— На всё у тебя есть ответ, — покачал головой Иван Васильевич. — А про голову в твоём листке правда написана?

— Так грек говорил. Болезнью такой шляпники страдают, что шерсть ртутью обрабатывают при валянии. Она мягкой становится. Да много, где ртуть применяют. Позолота, к примеру…

— А ты, говоришь, не советчик, — усмехнулся царь. — Тебя не переслушаешь. Пошли уже к царице.

Мы вышли.