— Вот так и зарождается личная неприязнь, — пробубнил я и подумал, что хорошо, что я клад нашёл, а то бы «кушать не мог» из-за обиды.

Я подошёл к сундуку с копейками, встал на колени, и проник в кучу ладонями.

— Моя прелесть, — проговорил я, позванивая скатывающимися с пальцев кругляшами. — Моя прелесть…

И таких сундуков с серебряными монетами, выпущенными ещё Еленой Глинской, в этом хранилище было пять. Два сундука были наполнены золотыми монетами, восемь — золотыми и серебряными слитками.

— В принципе, — подумал я, — мне бы на жизнь хватило. Но как хотя бы часть отсюда вынести? Плыть с мешком золота по туннелю? Ха-ха! Два раза. Можно, конечно верёвкой вытащить, но… Как сюда эти сундуки втащили?

Озадачившись вопросом, я взял лампу и стал по новой обходить помещение. В периметре я насчитал шестьдесят шагов, то есть тридцать метров. Обход ничего не дал. Вспомнив созданную моим «демоном» объёмную схему сооружения, я вдруг подумал, что левая ближайшая к колодцу стена, может соприкасаться с камерами подвала. При более внимательном ощупывании стыка пола и стены мне удалось найти неглубокие бороздки, по которым катались медные колёса, и два бронзовых костыля, держащие дверь.

Теперь я понял, как в кладовую попадала Елена Глинская. Представить её, проплывающую под водой туннель было не реально. Я даже рассмеялся от такой мысли.

— Конечно, — подумал я. — она просто входила. А кто-то другой нырял. Как «Косой» в прорубь за шлемом.

Осмотрев стену-дверь, я увидел в ней два бронзовых кольца, которые раньше отнёс к тюремно-пыточным функциям помещения и, предварительно вынув костыли, потянул за них. Кусок стены толщиной с полметра, шириной и высотой в мой рост, выехал вперёд и остановился почти посередине помещения, освободим достаточный проход, чтобы не только пройти государственной особе, но и внести-вынести сундуки. Со стороны подвала проём открывшегося мне прохода сужался выступами, на которые опиралась «дверь» при закрытии.

— Кого же Елена Глинская заставляла нырять в колодец? — подумал я, усмехаясь и.

У меня родилась мысль сделать какой-нибудь затвор снаружи, а потом я одёрнул себя:

— Зачем суетиться?

Ведь выносить клад из дома я пока не собирался. И тех денег, что есть у меня уже и тех, что получу ещё из казны, при нормальной жизни и питании за царский счёт, мне хватит на долго.

— И что мне с ним делать? — задал я себе вопрос и сразу же ответил. — А ничего! Пусть всё идёт так, как как шло. Забудь про сокровища!

«Дверь» затворилась легко, но не без усилий. На открывание, вероятно, колёса скатывались под уклон. Однако дверь встала плотно и ровно. Клинья тоже вошли в конические бронзовые втулки плотно.

Активно задышав, накачиваясь кислородом, я спустился в колодец и прикинув направление, чтобы не попасть в тупик, нырнул и быстро выплыл в другом колодце. Меня больше чем всё остальное заботил вход в подводный туннель. Что же он так виден-то, — подумал я. Это не правильно. А колодцы чистить кто возьмётся? Хотя… Кому тут чистить? Вода, кстати, очень чистая в колодце и не сильно зацвёвшая. Может из-за серебра? Может и серебро там лежит не корысти ради, а обеззараживания воды для? Ага!

Однако вход в туннель надо как-то и чем-то закрыть. Чем-то органичным.

Я посмотрел в глубину взбаламученной мной воды, и глубину не увидел. Ну и хрен с ней. Простоял открытым туннель тридцать лет, простоит и дольше, думалось мне во время вылезания из колодца.

За восточным окном розовела заря. Досыпать было поздно, зарядку в виде ногодрыжества делать не хотелось. Выйдя из подвала и делая вид, что зеваю и потягиваюсь, я пожелал стрельцам доброго дня и вошёл домой через парадное крыльцо.

В центре моего спортивного зала между четырёх колонн лежал огромный персидский ковёр, на котором я выполнял «нижние формы» разминки и тренировки. В центре ковра лежала небольшая подушка для положения «дзен» при медитации. Вот на неё моя голова и прилегла, распрямляя измученную нырянием спину в позе «шавасана»^[20]… Тут же пропели петухи и начали бить утренние, сначала деревянные била, а потом и бронзовые благовесты.

Тело ломило. Вставать не просто не хотелось, а не моглось, но пришлось. Кое как омыл себя водой и направил ноги в храм, хотя глаза ещё, честно говоря, не раскрыл.

— Царь-государь сказал, чтобы серу тебе и угля отмерил для тысячи пушечных зарядов, — тихо сказал воевода Данила Романович после первого же «аминь». — Это много.

В храме, примыкающему к царскому дворцу, во время службы по утрам проходили «производственные» совещания. Редко кто, даже государь, спокойно стоял и молился. Все переговаривались и даже перемещались по храму, переходя от группы к группе. Мне раньше не было никакого до них дела, так я и молился, а сегодня и меня царедворцы втянули в обсуждение производственного процесса.