— Называй меня «тётушка» или «Анастасия Романовна», — перебила она меня. — Когда никто не слышит. Мне так приятно. А то, как не живая или имени у меня нет.

— Да-да, конечно. Анастасия Романовна, убрала бы ты от себя этих мастериц. Нет веры им. И ткани все стираются перед покроем?

— Всё, всё стираем, мой хороший.

Царица вдруг взяла меня за руку, и я испугался неожиданного проявления нежности. Однако взглянув ей в глаза, я не увидел похоти.

— Спаси тебя Бог, мой родной, — сказала царица. — Спаси и нас, ежели сможешь.

— Смогу, тётушка. Лишь бы ты не забоялась иголок. И тебе ставить надо. Долго ведь тебя травили.

— Надо ставить — ставь.

— Не забоишься?

Царица улыбнулась так мило и беззащитно, что у меня защемило сердце.

— Не думаю, что это больнее, чем когда дитя выходит. Я ради жизни детей много терпела. Пятерых ведь родила… Теперь ради своей жизни потерплю. Ибо, не будет меня, другая жена царю своих детей нарожает и не будет моему Ванечке. Потравят, как и меня. Дмитрия уже уби-и-и-ли-и-и-и, — заскулила царица.

Она заплакала тихо, но, глядя мне в глаза, вдруг уверенно и жёстко проговорила:

— Так, что лечи, Федюня, так, как можешь. Хоть коли, хоть — режь всё стерплю.

— Вылечу, Анастасия Романовна, матушка.

Царица прижала меня к себе и погладила по голове

— Славно поговорили, — подумал, я, вдыхая аромат чистого женского тела. — Полный допуск, мля.

Иван Васильевич очнулся и с удивлением уставился на лежащую рядом с закрытыми глазами царицу, всю истыканную иголками. Тело её лишь местами было прикрыто полосками ткани.

— Это что? — спросил он. — Это как? Согласилась?

— Посмотрела на тебя, государь, и сказала: «раз он не убоялся, то и мне бояться нечего».

— Ты гляди-ка, спит, — восхитился Иван Васильевич и глянул на меня. — Сберёг ты, Федюня, свою голову. Поставил на кон и сберёг. За это я тебе… За это я тебя… Ну не деньги же давать⁉

Царь задумался. Я молчал и тоже думал, но думал не о награде, а о том, что надо было бы опустить полог кровати и прикрыть наготу царицы. Найдя на стене шнур, держащий полог, отвязал и опустил полог на кровать.

— Правильно, — качнул вперёд головой государь. — Так чем тебя одарить?

Я пожал плечами.

— Столуюсь при твоём дворе, вона как раздобрел, живу в твоих хоромах, царица обещала платье пошить. Что ещё мне надо для жизни?

— Правильно, Федюня, стол, хоромы, платье… Что ещё нужно для жизни?

— Ещё нужно интересное дело, — тихо сказал я.

— Интересное дело? — удивился царь.

— Что-то он повторяет за мной, как попугай, — подумал я. — Может я ему куда-то не туда уколол?

— Интересное и полезное, — продолжил я эксперимент.

— Не знаю, насколько тебе интересно в меня иголками тыкать, но пользы ты уже принёс немало. С казной помог разобраться. Ванятка мой большой счёт освоил. Да и… Мне с тобой спокойнее, почему-то. Правильно ты сказал, ну их — бояр. Без них спокойнее. Пусть сами по себе будут, а я буду сам по себе. Общинные земли разрастаются. Возьму под свою руку землю оприч удельных бояр. Посажу на них служивый люд… Построю рать выборную…

— Да, государь, сие дело для Руси зело нужное и интересное, наверное. Не мне, отроку, судить-рядить…

— Нет-нет, Федюня, говори-говори.

— Зело нужное, но затратное.

— Слово-то какое правильное — «затратное», «заратное».

— Да, государь, много денег рать постоянного собора потребует. Каждый день нужно кормить, одевать, и содержать. Не выдюжит твоя казна такого побора. Хочешь, я посчитаю, сколько тебе денег потребуется? На всё про всё? Прямо сейчас… Пока царица спит.

— Как сосчитаешь?

— Легко. Вот сколько ты соберёшь войско на Полоцк?

— Тысяч двадцать, — не на долго задумавшись, ответил царь.

— Ну, допустим. Ну и хан может прийти в любой день. А значит, тебе ежедневно нужно двадцатитысячное войско. Допустим, на каждого ратника в день тратится одна копейка.

— Мно-о-ого!

— Не много, государь. Это и снаряжение, и одёжа, и еда и жильё.

— А-а-а… Тогда ещё и мало будет.

— Вот-вот. Двадцать тысяч копеек в день это двести рублей, а в год это семьдесят три тысячи рублей, государь. Плюс порох, пушки, пищали, лошади, и крестьяне, что потащут всё это к Полоцку. И на каждого крестьянина по полкопейки. И того — пятьсот тысяч. Это я приблизительно… Если хочешь, посчитаю точно. И это на один год. А война сколько уже идет и будет идти? Думаешь твоя казна выдержит?

— Выдержит, — не очень уверенно сказал Иван Васильевич. — До этого же держала…

— Всё когда-то ломается, государь. И лук стрелял-стрелял, да взял и сломался. Ведь казну-то твою грабят.

— Кто⁈ — вскинулся царь.