— Дворового воеводу редко назначают. У меня ещё не было никогда. Сам справлялся. Сейчас войско у меня очень большое будет и мне помощник нужен. Например стрельцов под руку возьмёшь. Почти три года до похода. Как раз двор свой поставишь с ними рядом сживёшься с ними, наладишь… Как ты говорил? Э-э-э-э… Ах, да, «строй»! Ты же ругал моих стрельцов? Вот и дерзай! Согласен?

Я задумался и постепенно становился всё мрачнее и мрачнее.

— Согласен, только…

— Что только? — сначала удивлённо вскинул брови, а потом нахмурился царь.

— Не смогу я тебе служить.

— Что так?

Мы прохаживались по соборной площади после вечерней службы. Солнце уже село. Настроение было благостным и я подумал: «Хорошее время, чтобы умереть», вздохнул и сказал.

— Не справился я с твоим главным делом, государь. Как ты можешь доверить мне какое другое?

— С каким таким делом ты не справился⁈ — холодно переспросил Иван Васильевич. — Не припомню, чтобы я тебе поручал что-то.

Он был спокоен, однако лицо его стало постепенно наливаться краской: сначала малиновой, потом цвет становился всё гуще и гуще. Он глубоко задышал.

— Я не справился с болезнью твоей жены, государь. Не вылечил её.

Я стоял перед царём потупив глаза.

— Не вылечил, — согласился царь и клокочущий словно клёкот коршуна голос его был страшен, но мои глаза не поднимались от земли. Я трясся, и едва не терял сознание. Моё сердце ухнуло куда-то вниз в саму преисподнюю и совсем перестало биться в ожидании приговора.

— Но я не приказывал тебе её вылечить, — послышался откуда-то далеко голос царя.

— Но я обещал. Я сказал, что вылечу…

— Кому обещал? Мне? Нет. Ты обещал царице.

— Но…

Я понял, что чаша смерти сегодня пройдёт мимо меня и поднял глаза на русского царя. Ноги меня едва держали.

— Ты не мог её вылечить, Фёдор Никитич.

— Почему?

— Потому…

Царь смотрел на меня почти спокойный. Лишь очень медленное и глубокое дыхание говорило о том, что он пытается контролировать себя и привести свои чувства в нейтральное состояние. Мы много медитировали с ним в Слободе. Он даже иногда приходил для этого ко мне в «царские палаты».

— Ты бы не смог вылечить Анастасию, — сказал он и из его глаз потекли слёзы.

— Почему ты так уверен?

— Потому что всё это время травил её я.

Лицо Ивана Грозного расплылось. Голова у меня закружилась и я потерял сознание.

* * *

— Вот, млять! — сказал я, очнувшись ото сна. — Приснится же такая мерзость! Тьфу, тьфу, тьфу, не дай Бог — правда!

Я многократно пытался сказать царю, что лечение зашло в тупик, но никак не решался. Я старался её лечить, а царица таяла. Август, к моему удивлению, она пережила, пережила и сентябрь. Может быть благодаря семенам расторопши из которых я собственноручно давил масло. Четыре моих верных сокола: Данька, Кузька, Тишка и Максимка скакали вместе со мной верхом на лошадях по лугам и не паханным межам и трясли колючие кусты расторопши. А потом тёрли семена на моих жерновах и давили прессом, собирая волшебное масло.

Они знали, что мы спасаем (вернее пытаемся спасти) царицу, умирающую от тяжёлого недуга. Мне даже удалось упросить государя разрешить привести этих «рыцарей» в опочивальню к Анастасии. Она к этому времени уже почти не вставала, а потому лежала у себя.

Царь-государь, сидевший в кресле подперев кулаком подбородок, лишь махнул рукой на пятую мою просьбу: «Ну можно?» и я выбежал из дворца и приволок друзей в царские палаты.

Царица с трудом улыбнулась мне и рукой подозвала пацанят.

— Они служат тебе, государыня, — сквозь слёзы проговорил я. — Мы собираем семя из которого мнём масло. Ты…

— Спаси вас Бог, отроки. Спаси вас Бог.

Она с трудом перекрестила нас и рука её легла рядом с телом.

— Ступайте. У каждого свой крест и свой срок. Не печальтесь. А ты, Федюня, побереги Ивана и Фёдора. Ты обещал.

— Я… Я обещал, — сквозь рыдания проговорил я. — Я-я… Я обещаю. Я сделаю, что смогу. Я…

Четыре моих верных сокола: Данька, Кузька, Тишка и Максимка скакали вместе со мной верхом на лошадях по лугам и не паханным межам и трясли-трясли колючие кусты расторопши. А потом тёрли семена на моих жерновах и давили прессом, собирая волшебное масло.

Царица умерла четырнадцатого октября.

Поздно ночью стали тягуче бить колокола. Я вскинулся резко и сразу всё понял. Быстро оделся в тёмно-серую рубаху, чёрные штаны и такого же цвета сапоги, накинул чёрный кафтан и чёрную бархатную шапку с опушкой из чёрнобурки. Это всё сшили рукодельницы из царицыной мастерской примерно месяц назад.

— Зачем? — спросил я, не поднимая глаз с пола.

— Пригодится, — сказала царица и вздохнула. — Мало ли кого хоронить придётся… Я и себе вышила плащаницу «Положение во гроб. Оплакивание». Пригодится когда-то.

Тогда я не нашёлся, что ответить, а лишь склонился в поклоне и, приняв «дары», вышел из опочивальни. И вот траурная одежда пригодилась…