— У Бек-Булата нет дочерей. А так бы, да, я бы с ним породнился. Он чингизид. Вся «Орда» сейчас под ним. С ним у нас мир-дружба. Его сына Саин-Булата я на Касимовское ханство посадил. Темрюк сразу предложил своих дочерей. Передал, что могу забрать их всех сразу и взять ту, которая понравится хоть второй, хоть пятой женой.

Царь рассмеялся, но потом сразу сделался серьёзным.

— «Моменто море»^[26], — подумал я.

— Была у меня шальная мысль, сделать их тайными наложницами. Думал их в тех палатах, что тебе отдал, поселить. Как раз для гарема подходят, не считаешь?

— Ну… Может быть, может быть… И как?

— Передумал. Меня и так тогда во многих грехах винили, а я на церковников-стяжателей зол был, что они на соборе не согласились монастырские земли отдать в казну.

— А-а-а… Ну да, ну да… Слышал о таком.

— Это десять лет назад было, что ты мог слышать?

— Слышать — не видеть, можно и позже.

— Что? А-а-а… Ну да… Грек рассказал, — сказал и скептически хмыкнул царь.

— Тебе все сто статей собора пересказать?

— А, ну тебя, — махнул на меня Иван Васильевич. — Тебя не переспоришь.

— Так я с тобой, государь, и не спорю. Рассказывай про свой гарем. Интересно.

Он недоверчиво, словно недовольный попугай, вздёрнул правую бровь и глянул на меня.

— Да это я злил их только. Тогда я Сильвестра слушал. Тот всё про нестяжание говорил, а сам, падла^[27], торговал с иноземцами, и аки змей искушал мою Настюшку дорогими тканями заморскими, да мастерицами английскими. Через тот товар и травил её.

— Вряд ли он травил. Ткани ему англичане продавали, зная для кого он их берёт. Вот, где корень зла.

Я посмотрел на помрачневшего Ивана Васильевича и вернул разговор в прежнее русло.

Так, что про дочерей Темрюка?

— Салтан-Кул уже подходил с предложением послать сватов. Вон он с моим знаменем едет.

Царь показал на статного молодого воина, едущего верхом на вороном жеребце и поддерживающего полутораметровый шток с длинным прямым и скошенным вверх полотнищем, в центре которого изображался Спаситель, а на скосе — Ангел на крылатом коне.

— Одна у него сестра не замужняя осталась, самая младшая. Ей пятнадцать сейчас. Старшую Бек-Булат за себя взял ещё десять лет назад. Она ему одних сыновей рожала, да мало кто из них выжил. Вот и мои выживут ли?

— Чьи? Её, или Анастасии?

Царь снова нахмурился. Что-то расстраиваю я его часто…

— Настины.

— Выживут, — уверенно сказал я. — Тебя переживут.

— А мне сколько жить? — вдруг спросил он, глядя в снежную даль и, вроде, как бы, не обращаясь ко мне конкретно.

— Ещё двадцать пять лет проживёшь, — сказал я.

— Значит, успею увидеть, как наследники вырастут?

— Успеешь, — подтвердил я и вздохнул.

— Чего вздыхаешь, провидец? — скривившись, спросил он. — Тяжка твоя доля?

— Тяжка, государь-батюшка.

— А я сразу тебя понял, Федюня. Понял, что ты видишь то, что другим не дано — будущее. А знаешь, как понял?

Он смотрел на меня пристально-пристально, словно пытался проникнуть взглядом своих тёмно-серых сейчас глаз в мою суть. День был солнечный и глаза уставали от отражённых от снега лучей дневного светила. Но мне хотелось их закрыть не от солнца, а от напряжённого взгляда собеседника. Я кивнул.

— Потому, что ты точно знал, когда царица умрёт! И это не из-за предсказания волхвов. Ты сам знал «когда», и был рад, что Настя пережила этот день! Но потом я увидел твоё страдание, когда ты понял, что спасти её не сможешь и горе, когда это всё произошло. Я почувствовал это горе. Не страх передо мной, а горе. Страха у тебя не было. Ты сам шёл на заклание. Как Ной шёл на заклание своего сына, обещанного Богу. И этого я не забуду никогда. Ведь я хотел убить тебя, когда просил подойти. И ты знал это! Но подошёл. Знал ведь?

— Знал, государь.

— И я теперь знаю, что ты знал, что я не убью тебя. Знал ведь?

Помолчав и обдумав ответ, я сказал:

— Предполагал, но полной уверенности не было. Будущее можно изменить. Я очень боялся.

— Иисус тоже знал, что воскреснет, но полной уверенности у него тоже не было, и он тоже боялся.

— Я не мессия и даже не пророк, государь, и тем более не Господь Бог. Я простой человек, которому открыто чуть-чуть больше, чем другим. Чуть-чуть, государь. Всего лишь чуть-чуть больше. И тогда… Я очень боялся, потому что подвёл тебя и у тебя было право меня убить.