Молчание продлилось несколько минут: мне отчего-то захотелось встать, я так и поступил, и очень удивился, когда все, буквально все посетители кафе, оказавшиеся в том же зале, оставили разной степени недоеденности блюда, и поднялись на ноги.

Стояли молча. Молчали примерно минуту. Садились тихо, и сели все.

Десерт доедали в тишине: нам обоим было, о чем подумать.

Доев и додумав, я потянул переводчика к той самой статуе, на рассказ о которой так странно и синхронно отреагировали местные. В руку героя, занесенную над головой, скульптор меча не поместил: вместо явного анахронизма герой сжимал в кулаке старинную гранату, логичную и своевременную.

Я сделал несколько снимков памятника: некоторые воспоминания следует подкреплять чем-то относительно вещественным.

- Идемте, профессор, - вздохнула девушка Анна Стогова. - Я думаю, Вам стоит еще немного показать город, может быть, зайти в магазин, а после — успеть к отлету глайдера. Вы ведь не собираетесь всерьез добираться до Проекта пешком? Даже если и собираетесь, я — против!

Возразить было нечего: мы пошли.

По дороге я, делая снимок очередного советского здания, современного и интересного, снова уронил элофон.

За последние несколько дней это превратилось в настоящую проблему: аппарат выскальзывал из лап почем зря, в любой ожидаемой и неожиданной ситуации, будто стремясь скоропостижно скончаться. Накануне я даже носил элофон в техническую службу Проекта: там устройству починили чуть треснувший экран, зашлифовали царапины, и, на всякий случай, сменили демона-прошивателя на более смирного и современного.

Падать аппарат от этого не перестал, и мысль о насущной необходимости прочного чехла преследовала меня уже второй день.

Купить чехол получилось далеко не сразу. Оказалось, что в Союзе выпускается всего девять моделей элофонов, от простенького Oktyabrenock до ультимативно-навороченного Bolshevick. Внутри каждого модельного ряда различались только версии эфирнотехнической начинки, год за годом помещаемые в совершенно внешне одинаковые корпуса.

Соответственно, типов чехлов тоже оказалось всего девять: я уже понял, что по неистребимой советской привычке к экономной стандартизации, промышленность Союза просто не выпускала ничего лишнего. Раскраску же граждане придумывали сами, развлекаясь кто во что горазд: официально запрещены были только некоторые символы, включая безобидное контрсолнце, а также нанесение знаков регалий теми, кто не имел на них, регалии, права.

Бесконечный поход по одинаковым, в плане ассортимента, магазинам, мне вскоре наскучил, и я приобрел не совсем то, что собирался. Впрочем, универсальная сумка-полиморф, способная при нужде становиться хоть суперобложкой для книги, хоть кобурой для табельного оружия, оказалась удобной и прочной. Еще она позволяла пользоваться элофоном, не вынимая тот из самой сумки, и качества эти меня полностью устроили.

Тем временем, променад наш слегка затянулся, и девушка Анна Стогова прямо заявила, что нам пора выдвигаться в сторону авиапорта, причем или бегом, или на такси: мы уже слегка опаздывали.

Опаздывать было неправильно, и мы резво двинулись в сторону ближайшей стоянки таксомоторов.

Неприятность, которую я невнятно и подспудно ожидал в течение всего этого замечательного дня, случилась внезапно и в месте неожиданном: у пешеходного перехода через широкий и светлый проспект.

Я встал, будто вкопанный: меня, оттерев в сторону моего гида и переводчика, плотно окружила небольшая группа личностей, сильно друг на друга похожих и почти одинаково неприятных. Нюх донес до меня запах не очень регулярно мытых тел, давно не стиранного исподнего, алкогольного перегара (его я, по понятной причине, ощущал особенно сильно), и, почему-то, серы. Пахло — опасно.

Шерсть встала дыбом, вместе с ней приподнялись уголки губ: показались клыки, из глотки рефлекторно донеслось негромкое рычание.

- Ono esche i rychit, suchje plemya! - сообщил непонятное, но, видимо, бранное, очевидным подельникам самый крупный и наглый из местных люмпенов. - Zemlitsu nashu topchet, padla diavolskaya!

- Dyadka! - явственно возразил хулиган поменьше и помоложе. - Mojet, on ne iz etikh?

Я, было, расслабился, но тут меня не подвел нюх: молодой-сомневающийся пах точно так же, как и старый-уверенный: агрессией и нехорошим предвкушением.

«Театр,» - отчетливо понял я. «Вернее, с поправкой на обстоятельства, цирк!»

Пёс мой внутренний, альтер эго прямого потомка Ульфа Хальфдана, великого воина и знаменитого правителя, просыпается всякий раз по-разному: качество, да и скорость пробуждения его сильно зависят от обстоятельств. В этот раз он стал мной, а я — им, в считанные доли секунды.

Вот еще только что я стоял посреди чистого и безопасного советского города, и люди вокруг меня были исключительно улыбчивые и симпатичные…