Немилосердно саднила грудь, гудела черепная коробка, по ментальной сфере метались не до конца оформившиеся мысли, но, в остальном, я ощущал себя почти нормально и даже хорошо. Восхитительно живым, если вы понимаете, о чем это я.

- Zdravstvuite, tovarischi! - я поспешил обрадовать собравшихся в помещении, похожем на приемный покой, людей бодрым своим голосом и даже немного видом. Единственная из достоверно заученных мною советских мантр годилась для этого наилучшим образом.

Обрадовал и немедленно сел: голова не закружилась, грудь не дернуло, даже хвост отлежать не получилось. Лежал я, кстати, в какой-то пижаме, легкомысленной, но надежно обеспечивающей рамки приличия.

- Долго меня тут… Держат? - решил уточнить я у девушки Анны Стоговой, как у человека, во-первых, явно бывшего в курсе дела, во-вторых, лучше всех говорящего на британском.

- На самом деле — меньше двух часов. Вас просто погрузили в искусственный сон на время обследования: слишком сильно Вы, по мнению лечащего врача, приложились затылком о бордюрный камень, - сообщила мне, лучась энтузиазмом, переводчик. - И Вас прямо сейчас выпишут, поскольку, по словам врача, на вас уже все почти зажило.

Набившую оскомину уже шутку про то, что это самое всё зажило, как на собаке, девушка Анна Стогова деликатно не озвучила, хотя врач явно сказал именно так.

- И мы сразу же можем вернуться на Проект? - я обрадовался. Впечатлений от замечательного города Мурманска на первый раз было многовато.

- Извините, не сразу. Сначала надо побеседовать с товарищами из внутренних дел, - сообщила Анна. Кстати, она сказала именно так: не «полиция», не какие-нибудь органы охраны правопорядка, а именно «внутренние дела».

Я, на всякий случай, напрягся.

Здание, занятое местной криминальной полицией, не воодушевляло. Было ли дело в самой сути службы, по умолчанию изуверской и человеконенавистнической, или, может, в общем моем неважном состоянии…

- Вот! - девушка Анна Стогова противоречивых чувств моих не разделяла совершенно, более того, она, как будто, радовалась предстоящему визиту в оплот репрессий невиновных и угнетения непричастных. - Народная милиция!

- Э… При чем тут ополчение? - оторопел я. - Мне казалось, что нас ждут в местной криминальной полиции, а не в офисе ополчения, тем более — народного.

- Разница терминологии, профессор, - услышал я уже во второй раз за этот долгий день, правда, от другого собеседника и по совершенно иному поводу. - В СССР милиция выполняет те же функции, что полиция у вас на Западе, но само слово… Излишне дискредитировано. - Девушка перевела дух.

- Полиция угнетала порабощенные народы Империи еще до Великого Октября, полицией называются силы, подавляющие протесты трудящихся в САСШ и других странах капитала, и, наконец, отряды предателей-коллаборационистов, организованные армией Кромешного Пакта в ту войну, тоже назывались именно так!

Серые бетонные стены, решетки на окнах всех трех этажей (до этого я решеток на окнах в Союзе не видел вовсе) и внушительный отряд вооруженных людей в униформе, занявший всю округу, говорили об одном: эти ребята то ли постоянно находятся в осаде, то ли в любой момент готовы в нее сесть. Удивления это не вызывало: в конце концов, примерно так и положено вести себя ополчению, хоть народному, хоть нет.

Внутрь бетонной коробки идти не хотелось, однако — пришлось.

Внутри бетонный монстр оказался заведением вполне презентабельным. Не знай я точно, куда именно мы шли и пришли, и не ряби уже в глазах от обилия людей в серой и темно-синей униформе, их знаков различия и энергичного поведения, я мог бы подумать, что мы в гостях у какой-нибудь совершенно мирной конторы. Например, торговой, заготовительной или даже учебной.

Непосредственно с моим случаем предстояло разбираться ополченцу, пребывающему в звании капитана. Узнав об этом у дежурного сотрудника, я слегка воспрял духом: капитан — это очень серьезно, это полицейский офицер высокого ранга и вполне приличных полномочий, и, значит, мое дело будут разбирать всерьез и обязательно разберут.

Очередному сюрпризу я даже не стал удивляться: искомый капитан, вместо того, чтобы по примеру западных коллег, ютиться в узком пенале между двух наполовину стеклянных и не доходящих до потолка несерьезных стен, занимал целый большой кабинет. Причем, занимал он его в гордом одиночестве: на служебной двери красовалась табличка, из которой следовало, что внутри комнаты работает doznavatel, kapitan justicii Lisin V.V.

Спасибо девушке Анне Стоговой: во избежание, видимо, эксцесса непонимания, она придержала меня под локоть, и быстро объяснила, что конкретно написано на двери. Еще она предупредила, что внутрь мы пойдем вместе: беседовать с человеком, совершенно точно не знающим советского языка, офицеру ополчения полагалось исключительно в присутствии сертифицированного переводчика.