- Guten Abend, - видимо, ради разнообразия, со мной поздоровались на хохдойче, почти сразу, впрочем, перейдя на британский и протянув для пожатия крепкую ладонь. - Суперинтендант Лызин. - И, ожидая, видимо, какой-то особенной, непонятной мне реакции, степенно поспешили уточнить: - не родственник!

Я, надо сказать, заметил: стоит советскому человеку вам представиться по фамилии, как немедленно оказывается, что точно такую же фамилию носил или носит кто-то знаменитый, печально или нет, и, значит, нужно немедленно уточнить, что он, представившийся, никакого отношения к тому, очень известному, не имеет.

Мне сложно это понять: что в моих родных краях, что в любых других странах, называемых на местный манер капиталистическими, никому бы и в голову не пришло, что убийца знаменитого ирландского барда Марк Чепмен имеет хоть какое-то отношение к основательнице компании Саузерн Юнион, и они оба — ко второй известной жертве Джека Потрошителя!

В общем, я сделал вид, что все понял, но не считаю этого Лызина родственником Лызина того, кем бы они оба ни являлись.

Мне, в итоге, было предложено пойти и где-нибудь погулять минут так двести: я так и поступил, решив, наконец, добраться до небольшого магазина, расположенного на территории Проекта. Отсутствие в личном распоряжении элофона начало приносить заметные неудобства, и неудобства эти я принялся устранять: деятельно, пусть и несколько запоздало.

Кристалл же с личным архивом я действительно потерял совершенно сам, там же, где на другой день и нашел: в ящике лабораторного стола.

Этот сон запомнить не получилось. Одно только сохранилось в памяти: сон был тревожный, почти кошмар, я куда-то бежал, кого-то ловил (или, возможно, убегал от кого-то сам).

Вы же наверняка видели, как спят собаки? Готов поспорить: мои, чтобы не сказать, лапы, руки и ноги точно так же рефлекторно подергивались, а морда издавала приглушенные звуки, возможно, даже и лай.

Проснулся, ожидаемо, весь разбитый и совершенно не выспавшийся, и решил сразу же позвонить Рыжей-и-Смешливой: беседа с любимой женщиной обязательно должна была повысить градус настроения, без того слегка низковатый.

Не позвонил.

Неожиданно вспомнил тот, другой, сон, связанный с сильным ударом улицей города Мурманска по мохнатому затылку одного там профессора. Вспомнил и странные обстоятельства, и наказ предка, и даже ощутил, на какое-то мгновение, последствия могучего родственного пинка.

Где искать кошку и мышь, каким образом кому-то из них можно верить, а кому-то — нет, было мне решительно в тот момент непонятно, а потому я решил поступить ответственно, и купить, наконец, несчастный элофон.

В пользу решения о покупке говорила и заработная плата, своевременно оказавшаяся на моем эфирном счете: местная кассовая контора, с совершенно зубодробительным советским названием Vneshtorgbank, вовремя отчиталась о поступлении, отправив эфирного гонца. Денег в этом самом поступлении оказалось неожиданно много.

Магазин, торговавший, в том числе, всякой бытовой мелочевкой, на территории Проекта был: именно там мои временные коллеги закупались зубными щетками, мылом, пастой и многим другим, и это было бы нормально, но кое-что вызывало у меня, натурально, скрежет зубовный.

В продаже, кроме прочего, имелся знаменитый алкогольный напиток, лучший в мире дистиллят, прозрачный, как слеза ребенка и ощутимо пахнущий свежим хлебом — Stolichnaya Vodka. Нет, я, конечно, не изменил своего отношения к чистым дистиллятам, но два самых знаменитых в мире коктейля, до каковых я был раньше весьма охоч — апельсиновый Otvertka и томатный Masha Krasnova — в нормальных барах делались именно из советской водки.

Что в Ирландии, что в Исландии такие коктейли были удовольствием весьма дорогим: не на весь вечер и даже не на каждый вечер, и связано это было с неимоверно высокой ценой импортной основы. Здесь же водка стоила денег настолько незначительных, что было даже удивительным то, насколько редко ее покупали.

В общем, оторваться от витрины с алкоголем стоило серьезнейших усилий — помогло только очень живое воспоминание о вновь приобретенной аллергии.

Продавец, чернявый носатый имп, или, как говорят в Союзе, chiort, понял меня по-своему и покивал сочувственно: видимо, правило горящих труб возникло далеко не только на моей далекой заснеженной Родине, и один мужик другого понимал рефлекторно даже в Стране Советов.

- Ara, nje rasstraivajsya! - сообщил мне носитель буйной черной шевелюры, почти скрывающей аккуратные рожки. - Budet I na nashej ulitse prazdnick!

Я, разумеется, ничего не понял, но, на всякий случай, кивнул в ответ.