Шишка — позывной моего тёзки Тимирязева, а Тормоз — лейтенант Ундолский. Так получилось, что нашему левому флангу пришлось стрелять меньше всех и они сохранили заряд своих боевых батарей.

Ребята бросились в танцевальный зал и далее к выходу, а мы продолжили прижимать террористов. Но в какой-то момент они сумели сорганизоваться и дать согласованный залп, разнося в щепки столы, за которыми мы прятались, снося что-то за нашими спинами.

— Теперь ты! — крикнул Нижегородский. Только тут я заметил, что мы остались с ним на позиции вдвоём.

Ну что ж, слово надо держать и я, стараясь не подниматься, бросился к заветному выходу.

…За углом, отделяющим фуршетный зал от бального, опираясь на стену сидел мой тёзка. С одной ногой. Хорошую одежду делают в 42 веке! Его парадный мундир уже оказал первую помощь — остановил кровь, ввёл обезболивающее, но это не помогло бы Серёге добраться до выхода. А в самом выходе маячил Нарский… с одной оторванной рукой, а целой он затаскивал внутрь бессознательного Ундолского.

Я укрылся за стеной, начал стрелять в холл, крикнул капитану:

— Без вас — ни шагу!

Тот коротко сплюнул, но бросился, огибая меня в танцевальный зал. Вместе мы бы успели затащить Серёгу в дверь, но бандиты смогли дать ещё один согласованный залп. В тот самый момент, когда он чуть приподнялся, считая, что уже в безопасности. Защита его боевой брони сработала, но полностью погасить удар не смогла и капитан Нижегородский, перекувырнувшись пару раз, застыл на полу сломанной куклой. А террористы уже входили в фуршетный зал.

— Уходи! — крикнул я Нарскому. — Я следом!

Он посмотрел на меня с сомнением. Пришлось подтолкнуть его телекинезом и после этого я дал двери ментальную команду. Она закрылась, надёжно защищая тех, кто ушёл по аварийной лестнице.

И тут за моей спиной словно кто-то встал. Только позже я понял, что это были те, кто приходил ко мне во сне. В меня широкой рекой потекла сила. И знания. Большую часть этих знаний я не смог бы выразить словами, но это было не важно. Теперь я знал, что мой волшебный меч — оружие в чём-то более страшное, чем боевая броня. И я знал, как им пользоваться.

Террорист, вошедший в наше убежище первым, заржал, видя как я достаю меч из ножен. Он так и ржал, стоя метрах в пяти от меня, когда его тушка распалась от моего взмаха надвое. Ещё один тут же лишился головы, третьего я разрубил от макушки до задницы. Третьему, только входившему в остатки дверного проёма, я снёс голову.

Кто-то в глубине холла поднял перед собой сжатые в кулак руки, намереваясь снести меня одним мощным выстрелом, но я сделал мечом защитное движение, словно рисуя клинком полукруглое зеркало перед собой. Металл с хрустом рассекал воздух, вдруг ставший плотным и упругим, как желе, а за ним оставалась тонкая радужная плёнка. Заряд плазмы, летевший удивительно медленно, наткнулся на оставляемую клинком радужную плёнку, отразился и полетел обратно. Пока он летел, чтобы испепелить того, кто его выпустил, я отбил таким же манером ещё несколько выстрелов, заодно прикрыл своего тёзку.

И вдруг всё замерло. Все вошедшие внутрь террористы были мертвы, новые не решались выйти на линию огня.

Это равновесие качалось где-то с минуту, когда со стороны лестниц раздались вопли боли и ужаса, а через секунду кричали уже террористы в холле, который вдруг залило золотистое сияние. А вскоре в дверном проёме показалась высокая фигура, этим самым золотом окутанная. Меня словно хлопнули по плечу и сила поддерживающая меня пропала. Причём, они не бежали, нет. Словно сияние пожало им руки и сказало: «Спасибо, друзья! Теперь мы сами!». А крёстный со скипетром в руке, уже входил в разгромленный фуршетный зал. Я попытался отсалютовать ему, но меч вдруг стал чудовищно тяжёлым, я не смог поднять его и на пару сантиметров. И мир вдруг начал вращаться вокруг меня, а пол подниматься на дыбы. Но тут сильные руки меня подхватили и усадили возле стеночки. И я куда-то поплыл, поплыл, поплыл…

Очнувшись, я обнаружил себя в больничной палате, очень похожей на ту, в которой я впервые пришёл в себя в нынешнем времени. Левая половина лица была чем-то залеплена. С трудом сообразил, что это живой бинт — специально выведенный плоский червь, которого сажают на рану, чтобы жрал омертвевшие ткани и выделял всякие полезные для заживления соки. Интересно, чем же меня так накрыло, что этим бинтом залеплено пол морды и ещё всё плечо впридачу?

Попытался сесть, но кровать держала меня крепко. Тут сбоку возникло шевеление и раздался радостный вопль:

— Очнулся!

Кричала, кстати, Мила. Она же наклонилась и наградила меня жарким поцелуем, причём не в щёчку, а в губы.