Но тут пришлось думать, и думать быстро — и у меня почти мгновенно выстроилась линия поведения, которая, правда, в итоге могла угрожать уже отцу Аллы, чего мне хотелось в последнюю очередь. Но я напомнил себе про травоядные нынешние времена — и посчитал, что риск оправдан. К тому же, скорее всего, он говорит с чужих слов, а сдавать госбезопасности неизвестных мне лично людей, которые наверняка и донесли до отца Аллы это откровение, — легко и приятно.

Александр Васильевич понял моё недолгое молчание по-своему.

— Постарайся не врать, — жестко сказал он. — Мне достоверно известно, что вы с Алкой несколько дней сидели в настоящей тюрьме.

— Даже в мыслях не было, — откликнулся я. — Тут другое… откуда у вас эти сведения?

— Какое это имеет значение?

— Для нас с вами, думаю, никакого, — я пожал плечами. — А вот для… Так кто?

— И… неважно. Я знаю этого человека много лет, и ни разу не слышал от него лжи.

— Всё когда-нибудь случается впервые, — заметил я. — Подозреваю, что он сказал вам не всё, далеко не всю историю. И проблема в том, что вам всё равно придется назвать его имя… Не мне! — я прервал его возражения, которые он готовился изложить. — Мне оно в любом случае вряд ли что скажет, поэтому я даже и пытаться не буду. Но уж поверьте — теперь от вас не отстанут. А я буду вынужден рассказать о вашем интересе, у меня другого выхода нет.

Возможных линий поведения у меня было — насколько я мог судить — ровно две. В одной я всё отрицал, убеждал отца, что никакого ареста и вообще никаких сношений с Лубянкой не было ни у меня, ни у Аллы, ни у нас обоих. Вряд ли это помогло убедить его — особенно с учетом того, что он узнал о нашем аресте из очень надежного, по его мнению, источника. Не добившись ничего от меня, он насел бы на свою дочь — и не факт, что Алла, которая относилась к отцу очень нежно и трепетно, не сдала бы нас с потрохами. Конечно, это всё равно ничем нам не грозило — всегда оставалась возможность сказать, что это продолжение той истории со стрельбой и прочими неприятностями, месть от знакомых посаженного за решетку Родиона и его семьи и всё такое, но все мои усилия по завоеванию доверия отца моей девушки пошли бы прахом.

Ну а вторая линия включала непосредственное участие в разрешении этой ситуации Валентина. Мне это не очень нравилось, но иного выхода за отпущенные мне секунды я не увидел; к тому же он обещал, что наш арест останется тайной — а тут на свет выполз какой-то левый товарищ, который, к несчастью, оказался знакомым моего будущего тестя и прилежно донес до него всё информацию. Впрочем, Валентину это и на самом деле могло быть полезно — подозреваю, что сотрудникам любой спецслужбы в любые времена интересно точно знать, что их ведомства «текут», как именно и через кого. Но в такие дебри я влезать не собирался — подполковник сам догадается, не маленький.

Выбранный мною подход дал определенные результаты — отец Аллы сбавил тон, да и настроение у него уже было далеко не боевым. Видимо, он тоже просчитал, какие силы могут вертеться вокруг внутренней лубянской тюрьмы.

— Почему выхода нет? — с легкой опаской спросил он.

— Подписки, — просто ответил я. — У меня и у Аллы, кстати, так что её спрашивать не стоит… Потому что формально ничего этого не было, ваш знакомый ошибся или не так понял некую информацию, которая к нему не должна была попасть… как-то так. Поэтому извините, но мне нужно позвонить…

— А если я запрещу?

— Я выйду на улицу и дойду до ближайшего таксофона. Это действительно серьезно… — я говорил с внутренним убеждением человека, который ни в чем не виноват — и увидел, что одержал безоговорочную победу. — Так я могу воспользоваться телефоном?

Александр Васильевич отвернулся и просто махнул рукой.

Я уже двинулся к выходу, но остановился, повернулся к нему и сказал:

— Хотя нет, я всё-таки выйду. Елизавета Петровна не знает о той истории, она уже на даче была… желательно, думаю, чтобы так и оставалось.

И двинулся дальше, не дожидаясь возможного ответа.

* * *

В коридоре меня ожидала Алла. Она налетела, не дав мне закрыть дверь и, кажется, просто не заметила этого — обняла, прижалась и громких шепотом спросила:

— Ну как?

— Нормально, — ответил я и обнял её в ответ.

Нас было хорошо видно из большой комнаты, но мне на это было наплевать. Про отношения с Аллой я рассказал почти всё, да и её отец был умным человеком — и, наверное, сам понял остальное. Вряд ли наши с его дочерью объятья как-то удивят взрослого человека, повидавшего в этой жизни всякое.

— Он знает про наш арест, — прошептал я Алле на ухо — и тут же прижал её к себе, чтобы она не рванулась разбираться с собственным отцом. — Всё нормально, я отбился… пока. Сейчас схожу, позвоню Валентину… Хочешь со мной?

Алла подняла на меня взгляд — в её глаза стояли слезы. Она попыталась что-то сказать, но быстро сдалась — и лишь молча кивнула. Я отпустил её, из прихожей крикнул бабушке, что скоро вернемся, только машину в гараж вернем — и мы с Аллой вышли на улицу.

— Ты меня специально держал? — хмуро спросила она.

— Почти… — пробормотал я и огляделся.