— Вы же, наверное, удивились этому звонку, — продолжил старик. — Но не стали ничего проверять с места, а взяли отгулы за свой счет, попросили знакомых помочь, добрались до Братска… неблизкий путь, там только вертолетами, верно? Приехали сюда, за время пути немного успокоились, но всё равно начали обвинять сидящего здесь молодого человека, который и сам пострадал в той коллизии. В общем, не такой рассудительности страна ждет от инженеров, почти защитивших докторскую диссертацию и удостоенных двух весомых орденов… Но к делу. Встретиться с другом у вас пока не получилось — не до того было. Но вы собирались ему позвонить… завтра, например? — последовал согласный кивок. — Не стоит… это как с самолетами. Позвонить вы можете, только вам никто не ответит. Почти сразу после того, как ваш друг сообщил вам неприятные новости, он улетел в зарубежную командировку, которая была намечена давно. Вылетел он в четверг, рейс «Аэрофлота» до Лагоса… это столица Нигерии… с посадками в Вене и в Триполи. В Вене руководство аэропорта по каким-то причинам приняло решение задержать рейс, пассажиров высадили, чтобы полиция могла осмотреть лайнер, их отвели в ресторан, накормили за счет администрации, потом посадили обратно и дали добро на взлет. И только в Лагосе выяснилось, что на борту отсутствует один из пассажиров… Угадает, кто именно?

— Станислав? — выпалил Александр Васильевич.

— Верно, — Михаил Сергеевич удовлетворенно кивнул. — Скорее всего, вскоре мы узнаем, что он попросил убежища в одной из западных стран. Ему, конечно, это убежище предоставят. Потом он будет добиваться, чтобы мы выпустили из страны его жену и двух сыновей, мы будем тянуть, в иностранной прессе появятся обвиняющие нас в черствости статьи… Ну а потом он внезапно устроится работать, например, на радиостанцию «Голос Америки». У нас в этом году уже были два невозвращенца. Вряд ли, конечно, побег вашего старого друга будет сопровождаться таким же шумом, как в случае с известными режиссерами, но инцидент очень неприятный. Андрей Андреевич очень расстроен, ведь этот человек из его ведомства, хоть и не первого ряда, как бы до ухода на пенсию дело не дошло…

Я внимательно смотрел на Михаила Сергеевича — и его последние слова полностью убедили меня, что эту ситуацию заговорщики будут выкручивать по максимуму, пока уважаемый Андрей Андреевич не покинет свой кабинет — и неважно, по собственному желанию или по состоянию здоровья. Я вспомнил, что во время рассказа о Горбачеве я назвал им фамилии трех членов Политбюро, двое из которых — Андропов и Суслов — к тому времени были уже мертвы. Оставался только министр иностранных дел Громыко, один из самых авторитетных членов нынешнего состава высшего органа власти в Советском Союзе — и человек, который по каким-то своим резонам поддерживал приход Горбачева на пост Генерального секретаря. Я пытался вспомнить, чем был славен этот министр — на Западе его прозвали «мистером „нет“», но формально именно при нём началась та разрядка в отношениях с США, которую американцы использовали после объявления у нас перестройки.

«Неужели Горбачев всё-таки был агентом империалистов?», — подумал я — и понял, что не могу ответить на этот вопрос. А спрашивать сейчас Смиртюкова было тупо нельзя.

— Вот как… — выдавил из себя Александр Васильевич. — Надеюсь, вы не считаете, что я был с ним в сговоре?

— Ну что вы, что вы… — отмахнулся Михаил Сергеевич. — Это было бы… хмм… глупо. Я про это рассказал лишь для того, чтобы вы понимали, насколько всё серьезно. Ведь ваш друг не сам узнал про ту операцию и не сам придумал вызвать вас в Москву. Кто-то ему посоветовал. Скорее всего, в такой форме, что он не мог отказаться. Ну а взамен ему устроили вот такую пересадку в Вене. Может, ещё и денег дадут за хорошее поведение — на первоначальное обустройство на…

Раздался телефонный звонок. Михаил Сергеевич тут же прервался, поднял трубку, послушал, что ему говорит невидимый собеседник, зачем-то кивнул — и завершил разговор, так и не произнеся ни слова. Выражение его лица не изменилось — хотя я готов был поклясться, что заметил что-то неуловимое. Возможно, это просто была игра теней.

— Здание на Лубянке перешло под наш контроль, — нейтральным тоном сказал он. — Но Валентин ранен… Его доставили в госпиталь, врачи говорят, что жизнь вне опасности. Вот теперь всё, пан или пропал. Вынужден попрощаться с вами… езжайте домой и ждите хороших новостей. Они ещё будут.

Когда тебя так выпроваживают — особого выбора нет. Разумеется, мы подчинились.

Хотя мне очень хотелось расспросить старика о том, что случилось с Валентином — но я точно знал, что тот больше ничего не скажет.

Обратно мы добирались молча. Александр Васильевич был слишком погружен в себя, а я считал, что он должен сам справиться с тем, что его лучший друг оказался предателем. Я через такое не проходил никогда — впрочем, после института у меня и не было таких друзей, чтобы за них в огонь и в воду и чтобы по их слову лететь за тысячи километров, даже не спрашивая, зачем и почему. Все мои друзья остались в институтской поре, причем дольше всех продержался Жасым, чего в этой жизни явно уже не случится. Знакомые были, приятели тоже, с кем-то мы общались тесно, с кем-то лишь поздравляли друг друга по праздникам, были и те, к кому можно было обратиться за помощью и знать, что они откликнутся, но то ли времена тогда изменились, то ли ещё что в воздухе повисло — никого из них другом я бы не назвал.

А здесь у многих взрослых уже людей оставались очень крепкие связи с теми, с кем они когда-то учились вместе в школе или институте, жили в одном дворе. Я это знал по отцу — он поддерживал контакты почти со всем своим классом, был в курсе, кто чем живет, кому что нужно, чем он может помочь и у кого просить помощи в случае нужды. Впрочем, такое вообще было характерно для небольших городков — а наш город хоть и считался относительно крупным, но был натуральной деревней в смысле человеческих отношений. В деревнях я жил и мог сравнивать.