— Ну да, — бабушка заулыбалась, — у нас там такие пауки, иной раз бывают. Жирные, почти как воробьи! Ты не стой, Игорек, проходи-проходи. Давай я тебя чаем угощу. Я пампушек напекла с медом.

Когда вошли мы внутрь, на свет, что был поярче уличного, Машина бабушка вдруг сказала:

— Слушай, Игорек, забыл ты у нас в комнате свою, — обернувшись, она осеклась. Как-то странно на меня поглядела. Нахмурила свои, за толстыми линзами очков, глаза.

— Чего такое? — Улыбнулся я немного растерянно.

— Рубашку… Забыл… — закончила она.

Потом проморгалась. Прищурившись, вытянула шею вперед, как бы рассматривая рубашку, которая, к слову, была уже на мне.

— Да не, — потер я шею, — чего-то вы путаете. Ничего я не забывал.

— Как это не забывал? — Она развела руками, — я же видела, и ты Маша, тоже видела на кровати Игореву рубашку.

— Какую рубашку? — Изобразила Маша удивление.

— Да вот эту же! — Бабушка указала своей узловатой рукою на меня, — вот эту самую. Которую сейчас… Игорь… Носит…

— Да не! Рубашка эта всю дорогу на мне была и никуда не девалась.

Машина бабушка нахмурилась. Обернувшись, поковыляла она в переднюю. Стала бормотать:

— Да как же это? Я ж видала своими глазами!

Мы с Машей хитро переглянулись. Она закрыла рот и беззвучно рассмеялась.

— И правда, — вернулась бабушка, — нету! Что-то я совсем старая стала! Уже чудится мне всякое! Рубашки какие-то!

— Да ладно вам, — улыбнулся я бабушке, — пойдемте ваши пампушки кушать. А рубашка… Да и черт с ней.

Следующим утром нужно было на работу. Как полагалось, приехал я к восьми утра в гараж. Машка сегодня не дежурила, однако к осмотру на алкоголь пропустили меня без очереди, как участника соревнований.

Получив свою отметку, отправился я в кабинет завгара.

— Ну этот дурень на себя полведра керосину и налил! — Сказал Федотыч и механики весело грянули грубым хрипловатым смехом.

— Здорова, — вошел я и тут же посмотрел на Степаныча.

Механик по выпуску в ответ бросил взгляд на меня с деревянного стула, на котором сидел, опираясь на тросточку. По его слегка перекошенному лицу было видно, что хоть и лучше ему уже, да только инсульт оставил на нем свои следы. Восстановится ли Степаныч? Да черт его знает.

Смех тут же утих. Завгар и Олегыч переменились в лице, словно окаменевшие, застыли, уставившись на нас.

— Привет, Степаныч.

— Здорово, Игорь, — сказал Степаныч, помолчав пару мгновений.

Потом, увидел я, как затряслись его руки, и он принялся вставать.

— Да ты чего? Сиди-сиди, — пошел я к нему, чтобы усадить.

Однако, не успел я его коснуться, как схватил Степаныч меня за руку. Заглянул мутноватыми своими глазами в мои.

— Игорь, — сказал он, — спасибо тебе, что не дал сгинуть. Что не посмотрел на наши прошлые обиды и спас мою жизню.

— Да будет тебе, Степаныч, — помог я ему вернуться на стул, — это все мелкие склоки, на которые и глядеть не надо, когда о человеческой жизни речь идет.

Старый механик улыбнулся. Потом внезапно спрятал глаза.

— И прости меня за прошлое. Очень мне перед тобою стыдно.

— Ай, — махнул я рукой, — говорю же, будет.

Оказалось, что после болезни, работа Степаныча в гараже остается под вопросом. Что плохо у него теперь работает часть лица и нога, а на правой руке отнялись два пальца. Немеет третий.

И вот, как только Степаныч научился более-менее ходить, так и выпросил у завгара, который часто его навещал, привезти его на работу. Хотел механик еще подышать гаражным воздухом.

— Видать, — сказал он, — досрочно я на пенсию.

— Главное, что живой, — сказал Олегыч, — что выздоравливаешь. А там глядишь и снова забегаешь.

— Если уж не забегаю, — грустно вздохнул Степаныч, — то буду хоть в гости захаживать. Хотя пить мне, — он рассмеялся, — уже и нельзя.

— Ничего, — завгар хохотнул, — специально для тебя, будем мы хранить в диспетчерской компот!

Потом разговор зашел про Серых. Оказалось, что Степаныч хорошо знает обо всем, что с Серыми твориться. Многое ему рассказывал дядь Миша завгар.

— Ты прости их, Игорь, — сказал Степаныч, пряча глаза.

— Да ты то что извиняешься? — Ответил я, ожидая пока Олегыч допишет мне путевку, — ты тут вообще и близко ни при чем.

— Все равно. Они же мои родственники. И как-то чувствую я за ихние дела ответственность.

— Да брось ты, — я принял путевой лист, — не дури себе голову. Лучше здоровьем займись.

— Катька, Серых Мать, — внезапно начал Степаныч, — все еще ходит ко мне. Ухаживает. Болтает постоянно.

— Как она? — Спросил я.