— Разбитая, как старая колымага. Когда Пашка сбёг, а Матвей попал в милицию, не находит себе места. Уже который день. Мелет всякие глупости. Про тебя, про Мятого. Сегодня назначил ей Иван Петрович в четыре часа на допрос. Пойдет.

— Мне сегодня тоже в милицию нужно, — сказал я, — для дачи показаний.

— Может, пересечешься ты с ней, — Степаныч криво пожал плечами: правое поднялось слабей левого.

— Это вряд ли. Мне на шесть назначено. Ну ладно! Бывайте. Пойду я на учения. А то нашей комиссии и мыла не надо, чтобы куда не туда влезть, ежели опоздаешь.

Я направился к выходу, но тут же услышал Степанычево:

— Игорь, постой.

— Что? — Я обернулся.

— Нужно мне кое-что тебе сказать. По поводу Катьки Серой, сестры моей. И по поводу допроса. Что-то срочное.

— Это чего же? — Я глянул на него настороженно, — чего такое срочное?

Степаныч хотел было что-то сказать и даже открыл рот, но передумал. Глянул сначала на Олегыча, потом на завгара. Те уставились на него в ответ.

— Неловко мне, мужики, — сказал он, помявшись, — если б мог бы, сам с Игорем отошел за диспетчерскую. Но, сами знаете, ходок с меня нынче неважный.

Завгар засопел, явно не зная, как себя тут вести.

— Ну чего, — спас положение Олегыч, вставший из-за своего столика, — пойдем, мож, покурим? А, Федотыч?

— Ну пойдем, — не сразу ответил завгар, но все же кряхтя встал, — коль уж нас просют.

Степаныч как-то виновато опустил глаза. Вместе с ним, подождали мы, пока завгар с Олегычем выйдут из диспетчерской.

— Ну, куда прешь, Казачок? — раздался за приоткрытой дверью строгий голос дядь Миши.

— Дак, к Никите Олеговичу, за путевкой.

— Ай! Балда! Никита Олегович вот он, с нами! Пойдем лучше покурим, в кабинет покамест нельзя!

Дверь совсем захлопнулась, и остались мы со Степанычем одни.

— Катька на тебя донос написала в милицию, — тут же, без предисловий сказал Степаныч, — что, мол видела она, как это ты стрелял в Мятого. Призналась мне вчера.

— Вот так номер, — сказал я задумчиво.

— Ага, — он вздохнул, — пытался я ее отговорить, поносил злыми всякими словами, за то, что она такая дура. А та уперлась, мол, не дам второго сына на растерзание. Первый и так неизвестно куда пропал.

— Глупо это с ее стороны, — я взял стул из-за стола Олегыча и поставил его напротив Степаныча спинкой вперед. Сел верхом, — там много свидетелей было. Много доказательств есть того, что стрелял Матвей.

— Мда, — Степаныч вздохнул, — это она больше с отчаяния. Думает, что сможет так отвесть беду от младшего сына.

— Не сможет, — сказал я холодно.

— Да знаю, — покивал Степаныч, — я той вашей драки не видел. Слышал только по рассказам Катькиным. Мне она сказала, что ты стрелял, — нахмурился механик, — а вот Зинка Игнатова, мамка Ваньки Кашевого, которая ходила ко мне по очереди с Катькой, так та рассказала по-другому. Что стрелял Матвей. Что застрелил бы он и Ваньку Кашевого, да ты не дал.

— Если б Ванька когда надо не вбежал бы, — покачал я головой, — я бы так просто не смог бы Серого взять.

— Ну так вот, — Степаныч отвел в сторону мутноватые глаза, — Зинкина история складнее выходит. Убедился я в том, глядя на это, — он кивнул взгляд на повязку, что торчала из-под короткого рукава рубашки.

— Ты думаешь, я просто так в гараж приперся? Да мне до конца довра сложно добраться, ни то что до гаража. Приехал я, чтобы тебе все рассказать.

— Спасибо, — я улыбунлся, но Степаныч ничего не ответил. Мы помолчали.

— Что ж ладно, — я встал, — поговорю я по этому поводу с Квадратько. И с Екатериной Ивановной тоже.

— Это вряд ли. Потому как она не захочет с тобой разговаривать.

— Глянем, — улыбнулся я Степанычу, — ну ладно. Бывай, Егор Степаныч. Выздоравливай. И еще раз спасибо тебе.

— Тпру! Глуши его! — Кричал агроном Николаенко, который сегодня следил за комбайнами на втором маленьком тренировочном поле, где мы убрали небольшой недокосок ячменя.

Комбайны выстроились в линию у выезда с поля. Жатки их, что крутились еще мгновение назад, медленно заканчивали свой бег. Молотилки с гидравлическим шипением поднимались от земли.

Начался обед. Новые комбайны через час угонят на другое поле, а с ними и нас. Я, сделавший к этому моменту уже четыре рейса, сел с остальными шоферами в посадке. Каждый развернул свой обеденный узелок.

Видел я, как Николаенко запрыгнул на груженую Васки Ломова машину, зачерпнул из кузова ячменя. Спустившись, стал разминать его в ладонях, глядеть.

— Слышь, Герасимыч! — Подозвал он Вакулина, — а ячмень, кажись, бьет!

Вакулин подбежал к агроному, и стали они рассматривать зерно вместе.