— Мужики, этот день войдет в историю. Сегодня мы начинаем новое дело, строительство кирпичного завода. Я верю, наш кирпич со временем станет лучшим на всем Нижнем Поволжье. Это будет настоящий бренд, «Никитинский кирпич». Но чтобы стать лучшими — мне нужна команда настоящих профессионалов. Каждый рабочий на заводе — винтик в большом и слаженном механизме. Здесь действительно все зависит от каждого. Сразу предупреждаю — на работе никаких склок, драк и пьянок. Хотите работать — работайте. Нет — насильно удерживать никого не буду. Дисциплина, внимательность и порядок — вот три главные составляющие нашего успеха…– я вздохнул.– А Сейчас инженер Ковалевский опросит каждого и присвоит специальности. По двое подходите к шатру…

Инженер с помощником быстро распределили крепостных: копачи, порядовщики, сушники. Назначили обжигал для насадки кирпича в печи и сортировки, также бригаду возчиков, лесорубов и сплавщиков. Ковалевский убедил меня, что дров для печи понадобится очень много.

Вскоре я заметил, что новореченские и поповские не ладят и часто ругаются. И тогда решил подобрать «бугра». Степан Кручин был из поповских. Шустрый и энергичный мужик. Тридцать с небольшим, крепкий и мускулистый, с ранней лысиной. Я объяснил Степану, что он должен тщательно следить за дисциплиной, а в будущем — за выходом готовой продукции, до минимума сокращая процент брака.

Первые дни я находился на балках с утра до вечера, приезжая в усадьбу только переночевать. Я пытался просчитывать все производственные риски заранее и контролировать ситуацию, однако на третий день все же случилось неприятное происшествие. Я немного задержался и приехал на балки чуть позже. Меня встретил слегка помятый Ковалевский.

— Мужики утром задрались, едва разняли.

— Степан, — окликнул я бригадира.– Приведи провинившихся. Остальные пусть работают…

— Нужно бы высечь, Андрей Иванович…– предложил инженер.– Иначе не дойдет… они еще одну форму сломали, когда дрались…

Степан привел двух поповских мужиков. Одному под сорок, худой как жердь, другой моложе, с дерзким взглядом.

Мужики поклонились и опустили взгляд.

Я нахмурился:

— Вам что, слово барина не указ?

Худой встал на колени:

— Простите нас, барин… кровь взыграла, это я первым бросился на Афанасия…

Степан уже принес широкую лавку и плеть.

— Андрей Иванович, я плеть слегка вымочил в рассоле, чтобы до мозгу дошло…

Мужик стянул рубашку и лег животом на скамейку. Степан протянул мне плетку. Я смотрел на белую худую спину мужика, на его затылок с взъерошенными волосами и тонкие ноги. Мне стало до жути противно. В жизни никогда не бил беззащитных. Я тут же отдал плеть Степану. Он понятливо кивнул, подошел и с размаху ударил, рассекая плоть.

Хрясь! На коже показался новый кровавый рубец. Спина вздрагивает, мужик охает, кусая губы до крови, и судорожно цепляется посиневшими пальцами в края скамейки.

После третьего удара я не выдержал:

— Хватит!

Степан удивленно взглянул на меня.

— Отправьте драчунов в бригаду лесопилов. Если и там что-то подобное повторится — сразу выгоню.

Ковалевский усмехнулся и отозвал меня в шатер.

— Андрей Иванович, я хотел бы выразить вам признательность. Вы решили отказаться от физического наказания…

— Это какое-то средневековье… не люблю насилие.

— Скажите честно, вы придерживаетесь либеральных взглядов? Может поддерживаете декабристов?

— Нет. Я за самодержавие. Но физических наказаний у меня на заводе не будет. Если человек напортачит — делаю одно предупреждение, второго уже не будет… скатертью дорожка и без всякого выходного пособия…

— Полностью с вам согласен. Насилие порождает еще большее насилие, а страх вызывает ненависть… скажите откровенно, а разве вам не близки идеи декабристов? Конституция, отмена крепостного права, превращение России в более открытое светское государство…

— Декабристы это мятежники. И вообще, я стараюсь подальше держаться от большой политики…

Меня несколько испугали высказывания инженера Ковалевского, уж не подпольный ли он революционер? Но тогда я особо не придал этому значение, и кажется, зря…

Больше всех из жителей усадьбы меня настораживала бабка Ефросинья. Она целыми днями сидела в своей каморке, что-то вязала или строчила какие-то странные письма. Однажды, когда я вошел, она быстро спрятала листок под обрывок рогожи. В ее комнате было навалено неимоверное количество старого хлама. На сундуке лежала поломанная прялка, пыльные газеты, две пары дырявых валенок и связки ключей. Стоял терпкий кисловатый запах, я заметил на подоконнике заплесневелые сухари, почерневший сыр и подгнившие яблоки. Ефросинья никогда не обедала за общим столом, прибегала на кухню, стряпуха наливала бабке тарелку супа и она тут же возвращалась в свою каморку. Я никогда не видел, чтобы бабка купалась в бане. Однако всегда ходила в чистом и через день приносила Марфе корзину белья на стирку.

С тех пор как я наорал на Ефросинью, она со мной не разговаривала. Только иногда, прохаживаясь вечером по двору, замирала как богомол на листке осоки, и злобно шептала: «Скоро уже приедет настоящий Никитин…!»