— Я готовился к своему выступлению, — начал Жеребкин, поигрывая своими пудовыми пролетарскими кулаками. — Но вот сейчас понял… Понял, что разговор поведу по-другому. Меня на эти мысли навел гражданин Голянтов.

Он посмотрел на отца Варсонофия, я проследил за взглядом. Лицо священника не дрогнуло, но вот плечи заметно напряглись. Неужели ему не все равно, что Жеребкин не обратился к нему как к товарищу? Я ведь еще помню это по старым фильмам:

— Товарищ начальник!..

— Для тебя — гражданин начальник!

Впрочем, возможно все дело просто в их обоюдной неприязни. Но послушаю, что хочет рассказать Жеребкин.

— Я согласен, что в первые годы советской власти было допущено множество перегибов, — тем временем говорил тот. — Казни священников — я обо всем этом читал. Как комсомолец, я подобные вещи решительно осуждаю. Однако сказать хочу о другом. О том, что с приходом советской власти…

— В первые годы?! — не выдержал отец Варсонофий. — А как же разрушения храмов в шестидесятых? В семидесятых, в конце концов?

— Батюшка, вам желтая карточка, — остановил его Котенок, и священник умолк, пылая при этом от гнева. — Не перебиваем. Продолжайте, Жеребкин.

— Я отвечу на вопрос уважаемого оппонента, — комсомолец словно преобразился, перестав быть эдаким упертым болванчиком. Все-таки я не учел, что дискутировать он должен уметь по роду своих занятий. — Да, были допущены ошибки и в более позднее время. Я о разрушении храмов как о памятниках архитектуры. Да и то не обо всех подряд. Впрочем, сейчас мы говорим не об этом. Когда к власти пришли большевики, народу уже не нужно было искать утешения в религии. Народ сбросил гнет эксплуататоров и начал строить новую жизнь. Разумеется, было трудно. Но нельзя забывать, что страну разорило неумелое царское правительство. Потом бездарное участие в первой мировой… Разрушительная гражданская и интервенция. Страну буквально восстанавливали из руин. И в первую очередь требовалось жилье, предприятия, школы и детские сады. Была огромная масса детей-беспризорников. И советская власть дала им — и не только им! — веру в светлое будущее. Причем в ближайшее, — он насмешливо посмотрел на священника, — еще при жизни, а не после смерти. Вот почему религии не нашлось места в коммунистическом государстве. Она приучает терпеть и ждать переноса души в рай. А мы готовы дать людям рай на Земле в настоящем, а не загробном мире. Советским людям не нужен опиум в виде поповских сказок. Советский человек живет здесь и сейчас, строя светлое будущее для себя и для следующих поколений. Вывод: религия не нужна, в ней отпала необходимость.

Он хлопнул кулачищами по столу и слегка отшагнул назад, хрустя позвонками. На лице комсомольца светилась довольная улыбка. Нет, все-таки мое изначальное мнение о нем было верным. Парень точно не глупый, но излишне самоуверенный и эмоциональный. А главное, что упертый. Это его и подставит рано или поздно.

— Вопросы? — я обратился к аудитории.

— Позвольте мне, — отец Варсонофий явно проделал какую-то внутреннюю работу над собой и сейчас просто лучился спокойствием. Хороший ход. — Вы говорите, уважаемый оппонент, что религия нынче без надобности. Мол, светлое будущее уже сейчас… Но ведь советы пришли к власти почти семьдесят лет назад. И где оно, светлое будущее? Когда оно наступит?

— Я же не гадалка, — довольно ухмыльнулся Жеребкин. — Не Нострадамус, не бабушка Ванга. Откуда мне знать, когда в нашей стране наступит настоящий коммунизм? Но я знаю точно, что он обязательно наступит, если каждый человек в СССР начнет с себя. Будет следовать заветам Ленина, строить светлое будущее. В конце концов, торжество коммунизма — это общее дело.

— Так как же бороться с теми, кто хочет выехать в рай на чужом горбу? — хитро прищурился священник. — С теми, кто не хочет строить, а хочет всего лишь присутствовать при победе, чтобы и его запомнили? Что делать с приспособленцами?

— На это есть компетентные органы, — отмахнулся комсомолец. — Кроме того, паршивых овец хватает в любом стаде…

— Но, позвольте, — неожиданно вступил в дискуссию директор Сеславинский. — Вы же сами недавно говорили, что советский человек свободен. Что он не раб. И тут же приводите сравнение с овечьим стадом. Как вы объясните это противоречие?

— Это фигуральное выражение, — огрызнулся Жеребкин, судя по тону, осознав, что сплоховал.

— Но фигуры речи не используются невпопад, — улыбнулся Константин Филиппович. — Овцы… Пастырь. Все это — христианские образы. Вам не кажется, что большевики просто украли идею у церкви? Вера в бога утешает человека, и вся его земная жизнь — это служение, чтобы обрести жизнь вечную. А что предлагают большевики? То же служение, только искусственно созданным божествам вроде Маркса, Энгельса и Ульянова. И вместо жизни вечной — светлое будущее. Оно ведь тоже для большинства ныне живущих наступит лишь после смерти. И если увидят его хотя бы наши дети, а не внуки… это уже хорошо.