До того, как на отбор явилась Эрсея, я не понимал, насколько коварно проклятье моего рода, насколько оно болезненно, как тяжело сдерживать себя, когда твоя истинная рядом. Мне не следовало бы поддаваться желаниям видеть ее чаще, разговаривать с ней, касаться… Хотя бы до того момента, пока у Плона не появятся новости о Раулине: хорошие или плохие.

Но я не удержался, отправился за ней на каток, а потом… Чуть не сорвался в покоях моей нареченной. Вид ее полуобнаженного тела, этих стройных ног, тонкого стана, затянутого в корсет. Я хотел обладать ей, присвоить себе, послав к грануирам этот отбор, все устои и правила приличия. И ее ответные поцелуи, жаркие объятья ничуть не способствовали моему здравомыслию.

Но я сдержался, смог усмирить разгулявшиеся драконьи инстинкты и оставить Ортин. Но теперь все мысли стремились к ней и днем и ночью, мешая сосредоточится на делах, на своих обязанностях. Правитель должен ставить интересы своего государства выше личных, отдавая им безоговорочный приоритет. Управлять империей, обширной, многорассовой, нелегкая работа. А тут еще проблемы с соседней Мурандией, с которой из-за царящего там матриархата и так всегда было тяжело вести переговоры, потому как эти женщины смотрели даже на меня, правителя, дракона, с долей пренебрежения. Мне просто необходимо было отрешиться от мыслей о моей истинной, о хани Эрсеи Ортин.

Как самое верное средство, решил постараться не встречаться с ней хотя бы какое-то время, передвинул ее имя в графике обязательных в ходе отбора свиданий, надеясь, что усилием воли смогу притупить тягу.

Но не тут-то было. Стоило мне только чуть задавить драконьи чувства и попытаться сосредоточиться на государственных делах, которых стало, надо сказать больше, потому как все вопросы, решение которых я обычно делегировал советнику Плону, пришлось взять на себя, пока он занимается розыском следов владетельниц стихий, как пришла первая записка.

Любовная записка от хани Ортин. Слуга, принесший ее в мой кабинет, где я сидя за письменным столом, пытался взять в толк новые дипломатические требования  муранской правительницы, был немного напуган необходимостью передавать письмо от нареченной самому правителю, тем более, что обычно такие послания не приняты. Но, очевидно, боялся ослушаться приказа высокородной хани.

Признание в любви, написанное кривоватыми рунами, заставило моего дракона довольно заурчать. В мыслях тут же всплыл образ Эрсеи, вспомнился вкус ее губ, нежность кожи, шелк волос. Ощутил, как проступают чешуйки на скулах, выдавая мое возбуждение.

Тряхнул головой, быстрым движением поправил все, что теперь лежало не так, как следует, открыл ящик стола и, кинув записку туда, захлопнул, применив слишком много силы. Чтобы взять себя в руки, пришлось напомнить, что Ортин никуда не денется, а дела откладывать нельзя, они копятся, накатывают, как снежный ком.

Стоило погрузиться в чтение документов, как пришел один из моих секретарей, неся несколько внутренних указов на подпись и… Новую записку от Эрсеии! С новым признанием! Моя драконья сущность заурчала и зашевелилась внутри с новой силой, требуя, чтобы я бросил всю свою бумажную волокиту и отправился к истинной. Крылья зудели, желая унести меня к ней, сердце колотилось в груди, проснувшийся охотничий инстинкт сделал восприятие действительности острее.

Моя Эрсея сама писала, что испытывает ко мне чувства. Неужели перестала артачиться? Решила пойти в любовницы и потому провоцирует на решительные действия? Ведь наша связь работает в две стороны, а значит я тоже занимаю ее мысли. Или не понимает, что играет с огнем? Если я сейчас сорвусь, явлюсь к ней, то дело закончится брачным ритуалом и ее скорой смертью от заклятья! Неужели не осознает?! Или согласна на такую судьбу, на обретение короткого счастья, которому отмерено не больше полутора лет, и угасание, как моя мать?

Уже готов был рвануть к ней, поговорить, расставить все акценты, понять и принять ее решение, но здравый рассудок напомнил, что хани Ортин мечтает об исключении с отбора. Тогда ее признания могут быть попыткой воздействовать не на меня, а на мое окружение, создать себе образ легкомысленной дурочки, которую никто не захочет видеть на троне, надеясь, что двор надавит на меня, когда придет время принимать решение об исключении.

Эта мысль заставила разозлиться. И третью принесенную записку я смял и выбросил, не читая. Но дело на этом не закончилось. Несмотря на мой строгий запрет передавать послания хани Ортин, записки оставляли у меня на столе, подкладывали в салфетку за обедом, подсунули пару штук под дверь моей спальни. То ли мой приказ еще не успел разлететься по замку, и слуги, не знавшие о нем, выполняли поручения нареченной, то ли Эрсея находила способ их запугать.