– Наши женщины иногда сходят с ума вот так, – со вздохом говорила Листян. – Гаюна даже волосы обрезала. Знак того, что умерла вместе с мужем.

– Ее бы в сотню Баяра, – задумчиво сказала Женька. – Она сильная и упрямая. Какой бы из нее вышел воин!

– Да ты что, – испугалась подруга. – Хан никогда не позволит. Это… против всех традиций! А народ, поправший заветы предков, непременно погибнет!

– Ну да, а так вот не погибнет, – пробурчала Женька. – Вдовы просто станут себя хоронить. Детей у них больше не будет. Так, глядишь, прирезала бы пару десятков иштырцев и успокоилась. Может, другого мужа себе присмотрела бы. И воинам помощь, и дисциплина в сотне.

– Так страшно же – женщине среди мужчин.

– А с чего бы? Кохи ведь такие хорошие, женщин не обижают, не бьют…

В Женьке снова вспыхнула злость на Баяра. И отчего ее так задел этот несильный, в общем-то, удар? Снова стало тошно и обидно. А может, он этого и добивался? Чтобы она навсегда запомнила и никогда больше не возражала?

– Не бьют, – тихо согласилась Листян. – Нормальные.

– Тебя били?

– Ну мать могла нагайкой стегнуть, если я сильно спорила или ленилась. И то – если отец не видел. А братьям часто влетало, да.

Женька кивнула, стискивая зубы. Никогда бы она не позволила бить своих детей – ни мальчиков, ни девочек. Стоп, каких-таких детей? О чем она вообще думает? Видимо, этот удар ей что-то повредил в мозгу, не иначе. Дура, ты тут мужик. Вот и думай, как мужик – о другом мужике.

Наутро Женькины пальцы отказывались разгибаться, опухли. Шипя и матерясь на великом и могучем, она пыталась отмочить их в ведре с водой – безуспешно. Аасор, укоризненно качая головой, намазал их какой-то кашей, отчего ладони жгло, как крапивой. Но отек немного сошел.

– Баяр велел мне жить с воинами, – сказала она старику.

– Живи, – согласился шаман. – Но твой угол я трогать не буду. Ты мне как внук.

Женька кивнула. Здесь она устроилась с удобствами. Часть шатра была отгорожена тканевым пологом, за ней – одеяла и подушки. Кроме сменной одежды да лука со стрелами своего здесь у нее не было, сборы оказались недолгими. Аасор, правда, дал ей еще глиняную миску и деревянную ложку, сказал – у воина свои должны быть. И чистых тряпок тоже дал.

– И стирать не вздумай, – проворчал он. – Жги. Нужно будет – еще найду.

Женька покраснела и молча завернула сверток в рубашку.

Побежала к месту, где жили воины.

Стан был огромным даже для нее, привыкшей к городам, жившей в Москве. Одних только воинов здесь насчитывалось больше пяти тысяч. У большинства семьи, жены, дети. А еще увечные и старики, вдовы и их дети. Баяр со своей сотней молодняка выглядел тут просто никем. Разве дело – ханскому сыну оставаться всего лишь сотником? Да только ни один из тысячников не был хану родней. Все – опытные воины.

И опять же – Баяр всегда отдельно. У взрослых мужчин свои шатры, свое хозяйство. Жены, дети, родители, тетки (тетками тут называли вдовых родственниц). Козы, овцы, буйволы, лошади. И как только хан управлялся со всем этим добром? А ведь управлялся – правил железной рукой. Ни одно дело без него не обходилось, ни один брак без его позволения не заключался. Женька жила тут совсем недолго, но уже успела насмотреться. И свадьбу один раз видела, и дети тут, судя по тому, что Аасора звали, рождались.

А Баяр – отдельно. Как маленький стан в стане. Чуть в стороне ото всех. Несколько маленьких шатров, два больших. Свои кони, свои котлы. Своя жесткая дисциплина. Каждый занят делом: чистят сабли, чинят стрелы. Зашивают одежду. Готовят по очереди. Молодые бегают по всяким делам. Кто-то на стрельбище сейчас.

Женька чувствовала себя неуютно. Ей было страшновато. Словно снова – детдом, нет, военное училище. Интернат, полевой лагерь. Если бы не ноющие пальцы – почти игра, типа спортивных сборов.

– О, Дженай! – радостно завопил Охтыр, бросаясь ей навстречу и разрешая этим такую сложную задачу «вливания в коллектив». – С вещами? Здорово! А меня еще не берут, говорят – мал. Пока с родителями сплю. Пошли, как раз время завтрака. Сегодня Наран у нас кормилец, он очень вкусно готовит! Давай свою миску, я принесу.

Охтыр едва ли не прыгал от радости, а вот Женьке было не до веселья. В прошлой ее жизни попасть в общество людей старше ее было… мучительно больно. Дедовщина процветала везде и всегда. Новичков не любили, их били, издевались, заставляли работать. Порой – насиловали. Если пару дней назад Женька верила, что здесь – по-другому, то после вчерашнего уже сомневалась.

Каша оказалась очень густой и очень сладкой. На жирном буйволином молоке, да еще с какими-то ягодами. Интересно, откуда в степи ягоды? Женька с трудом заставляла себя есть. Не то от волнения, не то от приторности в горле стоял ком.

Не выдержала, спросила Охтыра:

– А что это такое розовое?

– Это шишкоягоды, – снисходительно пояснил тот. – Сладкие. Растут везде. Мы их собираем, сушим. Аасор говорит, что полезно. А Наран вообще сладкоежка. Ты чего не ешь? Не нравится?