– А мне очень нравится, – неожиданно сказал Аасор. – Все идет так, как и должно идти. Баяру давно пора было повзрослеть. Теперь – придется.

– А Карын?

– Карын… – Старик помолчал немного и грустно сказал: – В Карыне сидит демон, и имя ему – гордыня. Он очень похож на своего отца, только Тавегей со своими демонами сладил. Орха помогла, да… Я думал, что Илгыз сможет усмирить Карына, но она не справилась. Вот так-то. Знаешь, чем страшна гордыня?

– Нет, – почти испуганно прошептал Охтыр, не веря, что он вот так запросто может слушать крамольные речи о хане.

– Гордыня – она как нить, на которую нанизываются черные бусины: ненависть, презрение, зависть, а потом – и ложь, и жестокость, и самые злые мысли и мечты. Как ты считаешь, Карын – хороший воин?

– Один из лучших.

– А победил бы он Баяра один на один?

– Не знаю. – Охтыр задумался, представив себе братьев рядом. – Карын сильный, с тяжелым палашом. Может убить одним ударом. А Баяр – гибкий, ловкий. Не знаю.

– А Карын знает. Оттого он брата ненавидит и боится.

– Боится? Карын бесстрашен!

– Боится. Тех, кого не боятся – не ненавидят, поверь.

– А теперь Баяра нет, и Карын успокоился?

– Нет. Он умный. Очень умный. Баяр – есть. И у него есть его сотня, которую хан отпустил за сыном. Это Карына страшно бесит. Он как дикий зверь стал, на людей бросается. Не попадайся ему под ноги, вспомнит, что ты тоже в сотню был взят – пришибет ведь.

– Да как же это – отпустил? – оторопел Охтыр. – Когда они сами ушли?

– А ты думаешь, Нурхан-гуай просто так себя связать позволил? Шум не поднял, Нарана на месте не прибил и вообще лежал смирно, отдыхал, да? А ведь Нурхан – побратим Тавегея, помнишь? Эти двое всегда вместе все дела обсуждают.

Охтыр молчал подавленно. Он все еще многого не понимал, но картина в его голове вырисовывалась странная, неправильная. Ведь по всему выходило, что хан Тавегей на сына не так уж и злится, и не такое уж страшное это наказание. Даже, пожалуй, и не наказание вовсе, а испытание. Или – награда?

Сложно.

Поблагодарил шамана за науку, поклонился и вышел, задумавшись.

Сначала Охтыр очень злился и обижался, что Наран его с собой не взял, потом понял, что не мог – Наран ему не отец и не брат. Мать бы, наверное, расстроилась, что сын ушел. Да и не воин он пока, хотя на лошади скакать может хоть до заката солнца, и стрелы его всегда попадали в цель. Но и сам знал, что сил в руках мало, да и убивать не выучен, и все же очень хотел сейчас быть рядом со своей сотней.

Теперь-то что? Оставалось ждать четырнадцати лет и идти в тысячу отца простым воином. Обидно. А еще мать заявила, что раз Охтыр теперь свободен, так пусть делом занимается: вон стирать на речку пусть идет. Прополоскать одежды и ребенок может, работа хоть и утомительная, но несложная. Пришлось идти со всеми вместе к реке и работать, а мог бы сейчас скакать на коне, охотиться и биться с иштырцами. И невдомек ему было, что все войско Баяра сейчас занималось не менее тяжелой работой.

В стане же на реке были лишь женщины и дети, к которым отправили и Охтыра. Кто-то стирал, кто-то мыл посуду, а кто-то валял небольшие куски войлока тонкой работы: для одежды, для обуви, для украшения гэров. Работа эта кропотливая, утомительная. Тут же войлок и окрашивали. В шерсть добавляли сыворотку, чтобы процесс шел быстрее.

Крупные же полотнища для покрытия шатров испокон веков делали мужчины, всадники. Зашивали шерсть в сырую буйволиную шкуру, привязывали веревки к стременам коня и катали по ровному травяному полю, пока войлок не сваляется. Со стороны это казалось почти игрой, весельем, и Охтыр завидовал тем, кто сейчас скачет, весело перекрикиваясь, а не мнет комки овечьей шерсти покрасневшими озябшими руками.

Рядом с ним на корточках молча сидела первая красавица стана – Илгыз. Охтыр, да и все остальные знали, что она была подругой Баяра, а потом ушла в шатер к его старшему брату. Мальчишка сопел и гневно на нее косился: вот если бы она не ушла, то ничего бы этого не было. Не взял бы Баяр в жены чумную девку, которая всех обманула, ну зачем она ему нужна была бы – с такой-то женщиной рядом? И тогда бы его не выгнали прочь, как приблудившегося пса.

– Что ты тут забыла, женщина? – раздается над головами валяльщиков громкий густой голос. – Ты разве не должна смиренно ждать мужа в шатре?

Илгыз тяжко вздыхает и поднимается на ноги, являя всему миру уже довольно заметный живот.

– Я работаю, Карын, – четко и холодно отвечает она. – Мне нужны новые одежды на зиму. И для ребенка своего хочу сшить покрывало.

– Ты – моя жена. Ты не должна работать с остальными.

– Да ну? Они чем-то хуже меня? – Женщина гордо вскидывает голову. – Моя мать, мои сестры, подруги – они должны за меня трудиться?