Но мямля, к моему удивлению, наконец смог собраться и повторил тоже самое, что и я. Предъявил документы, билеты, приказ на поездку детей. Сержант отправил своего напарника за подмогой и вскоре Владимир Владимирович по второму кругу рассказывал тоже самое капитану, лейтенанту и парочке человек в железнодорожной форме.

Затем подошла еще пара человек в гражданском и вот только тогда, мы всей толпой пошли в наш вагон. Ой, что там началось! Очень важных товарищей выселили из купе и под конвоем наряда отправили в вокзальное отделение. Прибежал начальник поезда и еще кто-то. Страсти, крики, мат и перемат. В итоге, нам вернули наше купе, а вместо хитрого проводника появились две девушки в форме железнодорожного студенческого отряда.

В качестве компенсации нам были вручены талоны на два обеда в вагоне-ресторане, что было весьма кстати. Так как выданный гостиницей ужин мы слопали моментально, а за бананы развернулась настоящая битва. И на этом запасы еды иссякли.

Ближе к десяти вечера, когда большинство вовсю дрыхло, а я читал найденного Толкиена, приперся наш руководитель и позвал жестами на выход. В коридоре, прикрыв дверь нашего купе, Владимир Владимирович начал извинятся передо мной за то что он такой, сякой и прочий. И выспрашивать, что про него думает команда, относительно произошедшего.

— Да всё нормально. Они видели как мы ушли вдвоём, а потом пришла милиция с собакой.

— С какой собакой? — не понял и растерялся парень.

— Шутка. Все поняли, что вы привели милицию и железнодорожников, и вся проблема разрешилась. Так что, вы теперь герой в их глазах. Но лично по мне… Ты… Вы… В общем, нехорошо получилось. Я надеюсь, что этот случай будет для вас уроком.

Он как-то странно на меня посмотрел. Видимо офигел от того, что я читаю ему нотации. Но молча их проглотил. И еще раз извинившись, отправил меня в купе.

Завалившись на полку, ногами к окну, потому что от него ощутимо сквозило, я лежал и думал об этой странной поездке, пока сон не поглотил меня.

Театр Комиссаржевской* — Ленинградский драматический театр имени Веры Фёдоровны Комиссаржевской, русской актрисы началаXX века.

«АнТроп»** — советский и российский музыкальный лейбл, продюсерский центр, созданный известным продюсером и издателем Андреем Тропилло (название составлено из первых букв его имени и фамилии).

ГИ*** — серия жилья массовой застройки в СССР, разработанная в Ленпроекте в 1950-е годы.

Кости**** — кустарные пластинки на крупноформатных рентгеновских плёнках.

Александринка***** — государственный академический театр драмы имени А.С. Пушкина. С 1832 года театр называться Александринским (Александрийка). Название было дано в честь супруги императора Николая Первого Александры Фёдоровны.

Пискарёвское мемориальное кладбище****** — кладбище, расположенное на северо-востоке Санкт-Петербурга, одно из мест массовых захоронений жертв блокады Ленинграда и воинов Ленинградского фронта. На кладбище воздвигнут мемориал павшим.

ТЮЗ******* — театр юного зрителя имени А.А. Брянцева.

Чеки Внешпосылторга******** — «параллельная валюта», существовавшая в СССР в 1964–1988 годах. Они выпускались только в виде банкнот, монет не существовало (бумажные чеки были даже на 1 копейку). Чеками Внешпосылторга (ВПТ) платили зарплату советским гражданам, работавшим за границей. Чеки можно было законно отоваривать исключительно в сети специальных магазинов — «Берёзках».

Фотографии к главе и книге в разделе доп. материалы.

Письма, письма, письма. Самая нудная и нелюбимая на почте работа на сортировке. Не все могут целый день сидеть и сортировать письма и открытки по направлениям. В соседние районы, в межгород, авиа. Часть уходит в возврат из-за ошибок. Трудная работа, надо уметь быстро читать, соображать и действовать, при этом оставаясь неподвижным на своём стуле.

Револий* это мог, через боль, через «не могу», он заставлял себя работать именно здесь и и именно на этой работе. Так как он спасал людей.

В 1941 году, во время блокады, он, пятнадцатилетний пацан, работал на ленинградском рыбзаводе. Стратегический объект, консервы с завода шли прямо на фронт, для защитников. А выбраковкой подкармливали их, работников. Что было существенной прибавкой к 250 рабочим граммам хлебного пайка.

Но у Револия была и семья. Мама и два младших братика, которые питались на иждивенческую норму в 125 граммов хлеба. И ему приходилось подворовывать с завода. Но не продукцию, а соль. Которую он выносил в корпусе чернильной ручки-самописки. Немного, но даже этого хватало на обменять дополнительно хлеба родным.

Неосмотрительно он поделился своим секретом с одноклассником, который работал в его смене и имел такие же проблемы с родными. А кто их не имел в зиму 41/42 годов! Неблагодарный одноклассник написал анонимку-донос. И его взяли с поличным, прямо на проходной завода.