Я подошла к напольному зеркалу и застонала. За парня в таком виде меня принял бы разве что слепой.

— В таком случае, — сказала я своему отражению, — будем действовать от противного!

Распустив волосы, изрядно отросшие за последние месяцы, о чем свидетельствовали темные, по сравнению с остальной блондинисто-рыжеватой копной корни, я старательно их расчесала. Потом извлекла из своего чемоданчика косметику и впервые за долго время «нарисовала» себе лицо.

— А что? — я расправила жабо, так, чтобы в вырезе сорочки показалась та самая пресловутая ложбинка. — По-моему, не дурно. Черный так вообще стройнит.

— Ведите! — бодро велела служанке, все это время ожидающей за дверью, и зашагала следом, когда та молчаливой тенью поплыла впереди.

Все-таки странные здесь слуги…

***

Столовая по убранству напоминала переоборудованную камеру пыток формата VIP. Стол каменный, полированный и местами золоченый. Стены серые, все увешанные трофейным оружием и какими-то цепями. Потолок расписной и весь в лепнине.

Сюжет фрески — ожидаемо не способствующий здоровому пищеварению. Что-то там на тему «Женщина — друг человека». За человека, видимо, предлагалось считать мужчину. Из чего следовал логичный вывод, что женщина — не человек, а скорее досадный недогляд матушки природы. Что вовсе не удивительно, так как Природа, в конце концов, тоже женщина.

За столом под хрустальной люстрой единственным светлым пятном в этой обители мрака и абсурда сидело шестеро. Ундер Уркайский — во главе, на кресле, больше похожем на трон. Справа и слева от него стояло по пустому стулу. Позже я узнала, что таким образом старый самодур давал понять, что никто из его многочисленного семейства так и не заслужил чести считаться его правой или левой рукой. Остальные места по обе стороны от трона занимали пятеро молодых мужчин — видимо, это и были хозяйские сыновья. Все совершенно разные, и, что самое удивительное, поразительно непохожие на своего родителя. Настолько, что начинали закрадываться мысли вполне определенного толка…

— Реджи, ты опоздал, — оторвавшись от тарелки, проскрипел старик. — Проходи скорее и присаживайся.

Но я не спешила занять приготовленное для меня место в самом конце массивного стола. Для начала следовало как-то пережить препарирующие взгляды наследников моего сбрендившего опекуна.

— Добрый день, — поздоровалась я с мужчинами, изучающими новую игрушку своего родителя с жадным хищным интересом.

По привычке с губ чуть было не сорвалось привычное «привет», но недавний опыт с удушением подсказал — старые замашки здесь навряд ли придутся к месту.

Именно в этот момент затянувшейся драматической паузы я четко осознала, что жизнь моя совершила немыслимый кульбит и выжить в этом опасном вращении возможно лишь при условии максимальной концентрации и изрядной доли изворотливости.

Благодаря своей профессии, я неплохо разбиралась в людях — если, конечно, не касаться собственных сердечных дел — особенно в богатых и спесивых и знала, как с ними сладить. Хотелось надеяться, что это сулило пусть и не большую, но фору.

Проследовав к своему стулу, я уселась с краю, по правую руку от главы рода Уркайских, так что за столом наконец-то образовалась симметрия: три человека напротив друг друга с одной стороны, три — с другой. «Фигура» явно понравилась ундеру, и тот довольно оскалился, что, видимо, должно было сойти за улыбку. Эта самая гримаса изрядно напрягла его сыновей и, что лукавить, насторожила меня. Прервав свое тайное изучение собравшихся персонажей, я изобразила робость и уткнулась взглядом в тарелку.

«Не спешить, не дергаться, наблюдать», — повторяла я про себя, складывая в копилку мыслей первые впечатления от своих сотрапезников.

— Ну что ж, приступим к знакомству, — пригубив вино из серебряного бокала на высокой витой ножке, заговорил старик. — Сыновья мои, это — Реджинальд де Грасси, наш дальний… — ундер сделал паузу, — очень дальний родственник. Для простоты, я зову его племянником. Не так давно мальчик стал круглой сиротой и я, прознав о том, решил взять его к себе в обучение.

При слове «мальчик» мой сосед, худощавый шатен с руками музыканта, хмыкнул и покосился в мою сторону. Взгляд его упал на жабо, так зазывно вздымающееся на моей выдающейся груди. Ни дать, ни взять горка взбитых сливок над двумя шариками персикового мороженого.

Однако, реакция была понята и простительна. Не обратить внимания на подобный натюрморт — задача близкая к невыполнимой. Есть что-то магнетическое в большой женской груди. Имеется у меня парочка приятельниц с внушительным бюстом, так стоит им только упаковать свои сокровища в нечто оборудованное декольте, как я и сама, буквально против воли, то и дело начинаю таращиться туда, куда вроде бы положено смотреть только мужчинам. Что уж говорить о нормальном гетеросексуальном представителе сильного пола?